Повесть была напечатана в журнале «Сибирские огни», № 10, 2019 г. , была номинирована на премию по итогам года. Получила признание жюри на конкурсе «Добрая лира» в 2019 г. и напечатана в сборнике конкурса.
Я — трудный подросток. А вы думали, что признать это будет трудно? Ничего подобного. Признать легко, а вот жить с этим — увы, не очень.
Во-первых, я — рыжая. Вы никогда не задумывались, что рыжие — это особенные люди? Я в этом уверена. Если в классе пять брюнеток, три шатенки, десяток русых, то кто их замечает? Но стоит появиться одному рыжему, все сразу обращают на него внимание. «А, это тот, рыжий» или «Та самая рыжая» — сразу понятно, о ком ведется речь. Меня знают в младшей школе и ученики, и учителя. Есть разная степень рыжести, но мне досталась самая противная и запоминающаяся — кудрявая и конопатая.
Во-вторых, я хулиганка. Глядя на своих родителей, я думаю, что природа сыграла с ними злую шутку: меня такую не планировали. Быть рыжим — значит быть хулиганом. Это однозначно! Люди на тебя навешивают ярлык сразу же, ты даже сопротивляться не подумаешь, особенно, если они взрослые. Им виднее. Потом, раз у тебя переходный возраст, то твое личное мнение можно сразу назвать хамством. Ребенок может иметь свое мнение, а вот если он его высказал — всё, хам.
В-третьих, я живу в неполной семье. Это усугубляет мое положение в глазах общества. У меня есть мама, отчим и папа. Папу я помню плохо, вижу редко. Помню, что он давно-давно называл меня Рыжик. Мы жили в Кубинке, он играл на гитаре, и мы ездили на реку рыбу ловить. Но мама упорно не любит говорить о папе, потому что он неудачник, пьяница и алиментщик. Папа никогда о нас не заботился и уж никаких нежностей не выказывал. А мама никогда не ошибается, потому что она — муниципальный служащий. К тому же она руководит целым аналитическим отделом. Отчим у меня нормальный, по крайней мере, не пилит меня. Иногда мы играем в шашки, в «Имаджинариум», он водит нас с мамой в кино. Мы делаем вид, что у нас ужасно нормальные отношения. Кстати, его Игорь зовут, если это имеет значение.
В-четвертых, я влипаю то в одну историю, то в другую. И все они, хотя и безобидные, но доставляют хлопот моей маме и отчиму.
И вот теперь, когда я снова влипла в историю в связи со всеми причинами, которые вам стали известны, я оказалась в полиции. И именно Игорь приехал в полицию и сидит теперь со мной на какой-то облезлой лавочке. Гладит меня по голове и что-то утешающее шепчет. А мама, как всегда, на работе, муниципальнослужит.
Я в полиции впервые, и я удивлена тому, как тут грязно и тесно. Постоянно звонит телефон, и толстяк с волосатыми лапами отвечает в трубку грозно, но неразборчиво. Передо мной стеклянное окошко с надписью «Дежурная часть», краска облупилась, и буквы выглядят кривыми, ну совсем как в моих черновиках по русскому. На стекле приклеена старая заскорузлая жвачка. Мама часто мне говорит, что я фокусируюсь на мелочах и надо это изживать. Надо воспитывать и развивать в себе привычку видеть главное. Но если я буду следовать ее совету, то я буду думать о том, что недавно произошло со мной, потому что это — главное. А мне думать об этом совершенно не хочется. Поэтому я фокусируюсь на мелочах и вижу, что в углу коридора скрючился незнакомый грязный мужик. До него вроде бы нет никому никакого дела, и он даже пару раз дергался в сторону выхода, но полицейский за столиком рядом бросал на него суровый взгляд и поправлял кобуру. Наконец, этого мужика увела на второй этаж какая-то толстая тетка в форме. У нее такая узкая юбка, что, кажется, треснет по швам, а ноги обтянуты блестящими колготками, как сосиски в упаковке. Я начинаю улыбаться, но потом спохватываюсь и снова принимаю подобающий унылый вид. Игорь беспрерывно гладит меня по голове, машинально. Это меня сильно раздражает, кажется, что вот-вот дырку протрет в моей макушке.
Мне скучно, мне хочется на улицу, мне хочется кушать. Я прямо вижу, как разламываю пирожок. А внутри не застарелое столовское повидло, а пропаренные и протертые яблоки. Как у Бабулинки.
И как это меня угораздило влипнуть до обеда! Надо было сначала основательно покушать. Как правильно: покушать или поесть? Я вообще, ем мало, потому вопрос снимается с обсуждения.
Наконец-то в коридор вбегает молодая женщина, ее шелковый шарф развевается от быстрой ходьбы, и я вижу, что у нее на шее маленькая татуировка в виде веретена. Вы думаете, что я это выдумала? Нет, женщина пробежала мимо меня, пахнув сигаретами и мокрой улицей. Я отчетливо увидела татуировку на шее. Ну, хоть что-то интересное за последний час! Женщина требовательно постучала в окошко дежурной части, показала какую-то синюю книжечку, тяжелая дверь раскрылась, и она исчезла за ней, чтобы почти сразу вернуться за мной.
—Здравствуйте, — порывисто обратилась она к Игорю. — Как ты? — спросила она уже у меня.
Я молчала и во все глаза смотрела на ее татуировку, так как женщина склонила голову ко мне, с высоты своего роста. Ее длинные сережки качнулись почти у моего носа.
— У нее фрустрация? — спросила женщина Игоря.
— Не знаю, — растерянно сказал Игорь и поднялся.
— Анна Сергеевна, психолог, — представилась женщина. — Я поработаю с вашей дочкой перед ее допросом.
— Она мне не дочь, — смущенно сказал Игорь и сильнее обнял меня за плечи. — Я ее отчим.
— Это плохо, — покачала головой Анна Сергеевна, — надо, чтобы при допросе был законный представитель ребенка. А где ее мать?
Игорь начал оправдываться, путано объясняя, что моя мать на работе, выехала за пределы района. Выглядело неубедительно, словно «муниципальноуправлять» для мамы гораздо важнее, чем быть тут со мной, в отделе полиции. Я продолжала рассматривать Анну Сергеевну. Нет, татуировка — это не веретено, я ошиблась. Но что это?
— Что-то не так? — отвлеклась от разговора с Игорем Анна Сергеевна.
— Всё норм, — я подняла брови и помахала ладошкой, а потом кивнула в сторону собеседницы. — Это веретено?
— А… Это? Это не важно… Это … куколка. Ну, такая, от бабочки, — Анна Сергеевна была смущена.
— А, переходная форма от гусеницы к бабочке, — уточнила я, снабдив ответ всепонимающим взглядом. Почему бы и нет. У взрослых могут быть свои заморочки.
Наконец к нам со второго этажа спустилась толстая тетка, похожая на ту же, что увела странного мужика несколько раньше. У них там, наверху, инкубатор по производству толстых теток? Зайдешь на полчаса Анной Сергеевной, а выйдешь — пивной канистрой. Тетка направилась к нам и сказала:
— Кулешова Маргарита, две тысячи седьмого года рождения, и психолог Примак Анна Сергеевна пройдут сейчас со мной. Посторонним нельзя, — последняя фраза явно относилась к Игорю.
Он поднялся, на фоне толстой тетки Игорь выглядел и молодым, и каким-то несущественным. О начал что-то объяснять, но она менторским тоном (да-да, я знаю, что это такое, потому что моя мама часто говорила моей же бабушке: «Не надо со мной разговаривать менторским тоном») ответила: «Кулешова Татьяна Викторовна сейчас приедет, я с ней созванивалась».
Удивительно, как можно коверкать глаголы? А еще взрослые борются за чистоту речи! Если вдуматься в глагол «созваниваться», то получится полный бред. Словно стоят две тетки с колокольчиками в руках и пытаются синхронно звонить. Если звон синхронный, то — ура, бейте в ладоши. Но у взрослых не так-то просто, вот они качают-качают колокольчиками, а со-звона и нет…
Так, это я снова отвлеклась на мелочи. А главное — то, что начнется допрос. Если честно, то меня ни разу не допрашивали. В животе заныло. Я и Анна Сергеевна поднялись за сосисочными ногами на второй этаж, а затем по коридору, а затем и на третий этаж и оказались в темном, но просторном зале. Над его входом висела табличка «Актовый зал», а внутри были задернуты темные шторы и стояли рядами привинченные к полу деревянные откидные кресла. Пахло пылью и чем-то старым. Может быть, и мышами. Но я раньше не нюхала мышей и не могу утверждать точно. По крайней мере, при описании этой комнаты мне пришла на ум метафора о мышах. Анна Сергеевна явно удивилась тому, что мы пришли сюда.
— Аня, все кабинеты заняты. Посидите пока тут, пока мать Кулешовой не приедет. Потом допрашиваться начнем.
Опять словечко «допрашиваться». Моя русачка упала бы в обморок. Но я не из таких. Если бы я постоянно в обморок падала, то не смогла бы сейчас писать вот эти воспоминания. Типа мемуары, как пишут все великие люди. А то, что я стану великим человеком, тут уж не сомневайтесь.
Криво улыбнувшись, я уселась на первое попавшееся прикрученное к полу кресло. Интересно, у них тут деревянные кресла воруют? На мне джинсы старые, мне все равно, испачкаюсь или нет. Рядом с собой я положила свой рюкзак. Зеленую шапку, которую я очень люблю, наконец стянула с головы и сунула в рюкзак. Куртку расстегнула. Анна Сергеевна о чем-то переговорила с толстой теткой, и та ушла, а психолог сняла свое черное модное пальто и села рядом со мной на такое же кресло. Под пальто на ней оказался широкий свитер «оверсайз» светло-кофейного цвета и черные брючки в обтяжку.
— Давай знакомиться, — улыбнулась Анна Сергеевна.
— Мы знакомы, — ответила я ей, очаровательно улыбнувшись, показав двенадцать брекетов на верхней челюсти, да еще с зелеными подушечками, — Я — Маргарита Кулешова, две тысячи седьмого года рождения, а вы — Анна Сергеевна.
— Все верно, — снова улыбнулась Анна Сергеевна, — я подростковый психолог, я работаю с детьми, которые подверглись насилию. Мы немного подождем тут твою маму и приступим к допросу, так?
Я кивнула. Можно подумать, у меня был выбор.
— Я смотрю, ты брекеты носишь? Хочешь иметь красивую улыбку? —продолжила Анна Сергеевна. Она явно хотела установить контакт со мной.
— Нет, это мама хочет, чтобы у меня была красивая улыбка, и она инвестировала бабушкину пенсию в мой рот, — сказала я.
Анна Сергеевна заливисто засмеялась, явно оценив уровень моего юмора. Что ж, зато она убедилась, что я не нахожусь в состоянии фрустрации.
— Расскажи, в каком ты классе и с кем ты дружишь из одноклассников, — продолжила Анна Сергеевна.
— Я учусь в пятом классе, и я ни с кем из одноклассников не дружу, — ответила я, снова нахально продемонстрировав брекеты.
— Вот как? — удивилась психолог, — это редкость. Такая общительная девочка, и нет друзей?
— Я не сказала, что у меня нет друзей, — улыбнулась я снова. — Я сказала, что я ни с кем из одноклассников не дружу.
— Да, я поняла… Ммм… Ну, а как ты учишься? Ходишь ли на какие-то кружки, секции? — продолжила психолог.
— Нормально учусь. Занимаюсь пением и на пианино играю. Еще танцую, ехжу веером, играю в лапту, занимаюсь бодибилдингом, снимаю видеоклипы, покоряю по субботам Эверест, съедаю сосиски на скорость, еще у меня есть муравьиная ферма и пятнадцать щенков лабрадора, и также два хомяка Кеша и Глаша, попугай Лариса Петровна и три кошки пятнистого окраса.
— О, не многовато ли для одной девочки? — удивилась Анна Сергеевна.
— В самый раз, — я достала смартфон и ввела пароль. Потом начала просматривать переписку Вконтакте, явно показывая Анне Сергеевне, что мне с ней говорить не о чем.
Анна Сергеевна пристально рассматривала меня, я видела это через челку.
— Ты на второй год не оставалась? — спросила она, наконец, — ты выглядишь взрослее. И рост у тебя… Ммм… какой рост?
Я демонстративно молчала, тыкая в сенсорный экран. В этот момент я услышала стук каблуков по коридору. Это моя мама мчалась спасти своего рыжего птенца из коварных лап. Влетела к комнату, очки съехали набекрень, курткаи сумочка нараспашку, помада размазалась, и тушь явно потекла. Плакала. Все понятно. Я поднялась и обняла ее. Это было нетрудно. Во мне уже сто пятьдесят два сантиметра росту, а в маме только сто шестьдесят.
Мама, понятное дело, снова начала плакать. Я всегда испытывала жгучий стыд при виде маминых слез. У меня уже выработался рефлекс, как у собачки Павлова. Мама плачет — мне стыдно. Проиграла Россия в чемпионате мира по футболу, мама плачет — Рите стыдно. Кто-то разбил склянку духов «Ив Роше» (точно не я), мама плачет — Рите стыдно. Не привыкать, но меньше всего я ожидала, что мама расплачется при посторонних. И я начала ее утешать, что-то бубнила и даже погладила по мокрым волосам. Мама неожиданно улыбнулась мне и сказала: «Надеюсь, что всё скоро закончится». Ага, как бы не так!
Толстая тетка оказалась следователем. Она промурыжила нас в своем кабинете почти полтора часа, выпытывая всякие подробности. Не на ту напала! Мне уже хотелось не кушать, а жрать, причем дома и без каких-то подробностей о прошедшем. Ничего толком не добившись, толстая тетка и Анна Сергеевна отпустили нас. Когда мы ехали домой, то Игорь сказал, что у меня состояние фрустрации и что это пройдет нескоро, главное, на меня не давить, но и не делать вид, что произошло что-то страшное. Это ему посоветовала Анна Сергеевна. В общем, типичный случай с названием «На-контакт-не-идет».
На следующее утро меня не пустили в школу, и это не могло не доставить мне дикой радости. Я продолжала лежать в кровати, а мама осталась со мной дома. Она жарила, парила и варила. Ибо только так мамы представляют себе рай для детей. Интернет у меня не отключили, смартфон не отобрали (а могли бы). А вот это уже точно — рай. Но раз в полиции сказали, что я ни в чем не виновата, то и наказывать вроде бы не за что. Провалявшись полдня на диване со смартфоном, я отлежала себе все бока. У меня на полчетвертого был назначен бассейн, и его мне пропускать совершенно не хотелось, но мама была настойчива. Она сказала: «Отдыхать так отдыхать!» и впихнула в меня изрядный кусок домашней пиццы. Потом, увидев, что я совершенно расслаблена и даже слегка увяла от переедания, она подсела ко мне и доверительным голосом попросила: «Ну, маме-то ты можешь все рассказать, доченька». Я обреченно вздохнула. Да, недолгим было счастье покоя. За все надо платить.
— Мама, мне нечего тебе рассказать, я почти ничего не видела и не запомнила.
— Понимаю, ты сильно испугалась, доча, но всё уже позади. Надо просто забыть о плохом.
— Вот я и пытаюсь.
—Ну-ну. Я не это хотела сказать, я хотела узнать, как все это было, я же переживаю, мне же надо знать, я же мать.
Я поняла, что мне не отвертеться, и решила, что надо быть максимально краткой в своем рассказе.
— Ты меня будешь ругать?
— Господи, нет, конечно!
— Ну, я шла в музыкалку, уже опаздывала, не поела. Нас задержала русачка, сказала, что надо в тексте ошибки исправлять. Я вышла, уже никого не было из попутчиков. Пошла мимо сосен, вдоль дороги. Иду себе, иду. Смотрю: стоит машина, белая, длинный корпус. И трясется. Дверь сбоку открыта. А там Лерка. Наполовину в машине, ноги — на улице. Я ее по куртке узнала и по дурацким кроссовкам с фонариками на подошве. Ну, я и подошла к Лерке, дернула ее за ногу. Она от испуга заорала. И тот мужик тоже заорал.
— Какой «тот мужик»? — мама умела вычленять главное.
— Тот, который на прошлой неделе показывал мне фотографии на телефоне.
— Риточка, лапочка, какие фотографии? Я не знала ничего про фотографии!
— Это на прошлой неделе было, я шла на кружок, так же точно. Шла одна, вдоль дороги. Меня позвал тот лысый мужик в серой ветровке и сказал мне, чтобы я посмотрела в его телефоне, сколько там времени. Типа он не видит. Я посмотрела на экран его телефона, а там была фотография.
— Какая фотография? — глаза у мамы стали похожи на блюдечки.
— Фотография мужика в голом виде.
Мама закрыла рот рукой, а глаза у нее стали еще круглее.
— Рита, — сказала мама, опомнившись, — ты ничего не придумываешь?
—Нет. Зачем мне?
—Ты мне раньше ничего об этом не говорила.
— Ну, мало ли, не говорила.
—И что там была за фотография?
—Ну, обычная фотография. Стоит мужик голый. В руках какая-то тряпка. А на другой фотографии…
— Там еще и другие фотографии были?!
— Были. Он начал листать экран, и там были другие фотографии.
— И что там было?
— Там был этот мужик, все время голый.
— И что ты сделала?
— Я ему сказала, что он придурок, и пошла дальше.
— А он? — мама сильно волновалась.
—А он крикнул мне, чтобы я никому не говорила. Типа он в карты проиграл кому-то, и типа он должен был мне показать эти фотографии.
—Почему именно тебе? — мама недоумевала и даже сердилась.
—Не знаю, я его раньше не видела. Может, просто кому-то надо было их показать.
— А потом что было?
— А ничего не было. Я его несколько раз видела возле школы, вернее, его машину. Но обходила машину стороной. А он, наверное, в машине был. Но я шла себе и шла. По своим делам.
—Да положи ты этот телефон! — мама выхватила у меня смартфон из рук и стала листать страницы открытых сайтов. — Вот я сейчас посмотрю, что у тебя тут! Небось, читаешь разную дрянь.
Я замолчала, понимая, что бесполезно сопротивляться. Мама все листала и приговаривала о том, как мне много воли дали и что если бы не бабушка, которая бесконтрольно оплачивает все мои интернет-трафики, она бы отобрала проклятый этот интернет и так далее. Ну, обычная тема. Им, значит, можно сидеть и смотреть свою «Игру престолов» с голыми дядьками, а мне нельзя «Мэджик зоопарк» смотреть. А то вдруг я увижу, как одна кошечка с другой кошечкой котяток делают! Зло прямо берет, ей богу!
— Так, Маргарита, — сказала в итоге строго мама, — я еще Игорю покажу твой смартфон, пусть посмотрит историю поисков в интернете, пусть почитает ленту событий и твою переписку. Доверия тебе нет никакого, учти, — и с победоносным видом мама положила телефон в карман и вышла в кухню. А я осталась, дура-дурой, с недоеденной пиццей наедине. Хоть подавись от счастья.
Волей неволей, а пришлось сесть за пианино, начать разучивать сонатину. Сконцентрироваться было трудно. Я отвлекалась на несущественное. Сначала я начала думать о своей учительнице музыки. Эта тётка совершенно уникальная. Она дает мне произведения, которые сроду не найдешь даже в интернете, чтобы послушать, как юные гении играют. Вот дала мне сонатину какого-то Лукомского. Это что-то какафоничное на три страницы. Я добрела уже до второй страницы, и то только все руки отдельно. Как я буду их соединять — прямо не знаю. Иногда мне думается, что в нашей школе ноты кончились. Моцарт с Бахом были розданы, а что осталось — то мне. Я «помучила кошку» примерно с полчаса. «Мучить кошку» — это выражение моего отчима. Это он так мои занятия на пианино называет. Сам бы попробовал Лукомского сыграть!
Может, я была расстроена тем, что у меня телефон отобрали. Может, я уже устала от лежания на диване, может, меня Лукомский бесил, я не знаю. Но ничего не получалось. Тогда я стала придуриваться. Стала крутиться на стуле поочередно в разные стороны и говорить на разные лады: «А-а-а-а» и «Э-э-э-э», поочередно опять же. Пока мама не пришла и не сказала, что у нее уже голова болит, и пора бы мне делом заняться.
В общем, мысль была высказана окончательно такая: до вечера мне телефон не отдадут, а надо что-то делать. Причем полезное. Ну, я взяла старое полотенце и вытерла всю пыль с подоконников и столов (однако не заметила особых изменений в комнате). Потом на книжной полке над рабочим столом Игоря переставила все книги и блокноты корешками вовнутрь. Красиво. Беситься будет, конечно, ну на то и взрослые, чтобы беситься. Чтобы уж окончательно доказать свою полезность, я поправила покрывала на диванах, дав пинка коту, и разложила все подушки ромбами. Самой даже понравилось. И тут зазвонил домашний телефон.
Если честно, то я уж тыщу лет не слышала, чтобы он звонил. Мы им пользуемся исключительно для интернета. Я взяла трубку. Мне звонила учительница музыки Алла Петровна. Она попросила меня прийти в школу, какой-то срочный вопрос, что-то по поводу ансамбля. А то, говорит, я тебе на сотовый телефон не дозвонилась. Еще бы, дозвонилась! Я пошлепала на кухню и поставила маму в известность: надо мне идти в музыкальную школу, срочное дело. Мама, разумеется, согласилась. Конечно! Если на секцию по плаванию — так нет, а в компанию к Лукомскому — нате.
В общем, я пошла в школу, мне недалеко, два квартала. Мама строго-настрого приказала ничего не говорить о том, что я была в полиции, и все такое. Пусть, мол, подольше не узнают, что я жертва преступления. Ну, что за психология! Не преступник же! Да и какая я жертва? Сами вы жертвы.
Музыкальная школа у нас находится в здании трактира купца Ломова. Этот купец понастроил в нашем городке кучу разных зданий. Красивые. В одном из них наша администрация, где мама работает, в другом — почта. А вот рядом, на соседней улице, в бывшем трактире наша школа, храм искусств. Что бы мы делали, если бы не Ломов? Где бы размещались, ума не приложу. Аллу Петровну я не очень люблю, к слову сказать. У меня раньше был другой учитель, мы два года занимались с Леонидом Павловичем. Классный дядька. Всегда веселый, усы черные. Постоянно шутил. Пальцы длинные, как у паука, так и бегают. Он постоянно мне показывал, как играть. Всякие хитрости, как быстро переставить пальцы в этюде, как растянуть первый и пятый пальцы на аккорде, как стаккато брать, чтобы не соскальзывали пальцы. Потом он уехал в Москву, его дочь поступила в институт, а он сказал мне: «Ну, Марго, светлая королева, не скучай.» Не знаю, что он имел в виду, но часто меня называл «светлой королевой», это гораздо лучше, чем «бездарь глухая». Прихожу, смотрю: сидит Алла Петровна, в вечной своей блузке с рюшами, сама на подушку похожа. Выражение лица кислое, как на приеме у зубного врача. Рядом с ней сидит мальчик. Ничего себе мальчик, ушастый только. Встал, поздоровался со мной. Коля Федоров зовут. Ну, Коля так Коля. А я — Рита Кулешова.
— Риточка, мы упустили из виду ансамбль, в третьем классе ансамбль полагается исполнять. Времени маловато для разучивания, но ничего, поднажмем. Ты же проболела в этом семестре, программу догоняла. Вот, с Колей будешь играть. Тебе вторая партия, Коле — первая. У него слух получше и чувство ритма. В общем, справитесь, — сказала Алла Петровна своим прокисшим голосом.
Очень педагогично, ничего не скажешь. Мама моя всегда говорила, что ученика критиковать в глаза, да еще в присутствии других учеников, никак нельзя. Но она говорила это не училке в музыкальной.
— Алла Петровна, а ну его, этот ансамбль. Может, я две сонатины Лукомского лучше выучу? И даже Гидеке могу, Черни, — стала вяло протестовать я.
Алла Петровна выпучилась из блузки.
— Риточка, не спорь. Сроку — месяц, будем по субботам дополнительно собираться, и вы сами на дому поиграете. Договоритесь, кто к кому будет приходить.
Вот дела! Этого еще не хватало! Ушастый Коля тоже поник. Стал украдкой чесать коленку. Может, это у него нервный тик?
Алла Петровна вручила мне ноты. Ксерокопия, два листа. Слава прогрессу, мы теперь нотных тетрадей и альбомов не носим. Всё легкое, одноразовое, необременительное. Красным фломастером была выделена каждая четная нотная строка. Это была моя партия. Одни аккорды, в двух руках.
— Это Чайковский, «Испанский танец», облегченный вариант, — подал голос Коля. — Я уже играл его, только в переложении для одного исполнителя.
М-да. Вундеркинд. Он его играл уже. А я так — только с Гедике да Лукомским ознакомилась. И как это меня к Чайковскому допустили наконец-то?
Алла Петровна поочередно сыграла обе партии. Конечно, то, что мне досталось — скучное, непонятное и однообразноей. Мелодия-то идет в первой партии, там хотя бы запомнить что-то можно… Эх.
Алла Петровна назначила нам встречу на среду и отпустила. Получается, я к среде должна соединить две руки в своей партии. Ладно, посмотрим.
Мы с Колей пошли к раздевалке. Меня догнала Полина, коротышка из моего класса.
— Ой, Кулешова, привет. А чо ты в школе не была? — Полина хитро улыбалась. Она была ростом меньше меня почти на голову.
— Не была, и не была, тебе-то что? — пытаюсь отвязаться.
— А к нам из полиции приходили и рассказывали про тебя, что ты вроде как жертва преступления, что ты была подвержена какому-то незаконному воздействию. И теперь будет родительское собрание, и будут нашу школу охранять по периметру и обзванивать родителей, чтобы проверяли, во сколько ушел, во сколько пришел. И приедет с областного телеканала послезавтра какой-то знаменитый журналист. У тебя будут интервью брать, как у жертвы. Блин, везет же, покажут по телеку.
— Сама ты жертва, — буркнула я.
— Ой, а про Лерку Кириллову сказали, что ее вообще какой-то маньяк изнасиловал. Интересно, это правда? Она в школу не пришла, спросить не у кого. А это тот же маньяк, которого ты видела или другой?
— Дура ты, — сказала я. А Коля стоит и слушает, уши аж покраснели.
Я оттолкнула Полину и пошла в раздевалку. Коля поплелся следом. Ну, думаю, только спроси чего-нибудь у меня, я тебе сразу по красному уху врежу. Нет, молчит и сопит.
— Ты в какой школе учишься? — вдруг невпопад говорит Коля.
— Ну, в первой.
— Переходи к нам, у нас нормально. Я в Зареченской поселковой учусь.
— Это ж ездить.
— Зато дураков меньше, — резонно сказал Коля и пошел восвояси.
Через неделю в школу ходить стало совсем невозможно. От повышенного внимания к моей особе, хотя никакой журналист интервью у меня не брал. Моя юридически подкованная мама устроила скандал на тему сохранения тайны личности ребенка. Но в региональных новостях был репортаж, где показали школу, издали учеников и нашу вечно беременную собаку Чапу, которая живет за мастерскими. Хоть нас в репортаже не было, я с Леркой все равно была в центре внимания. На нас все пальцами показывали и хихикали за спиной. Лерке особенно худо пришлось, она и на уроки ходила, ссутулившись. Я чуть-чуть прямее. Каждый день школьный психолог вызывала меня к себе в кабинет и вела долгие беседы о том, что нужно всё в жизни воспринимать спокойно, с долей критики, не зацикливаться на проблемах. Да-да. Особенно когда тебе ежечасно о проблеме напоминают…
Повторно вызывали на допрос в полицию, я кратко рассказала все, что от меня требовалось. Оказывается, я тоже потерпевшая от преступления. Да-да. Мое удивление было ого-го каким! В документах было написано, что этот мужик посягал на мою половую неприкосновенность и нормальное нравственное и психологическое развитие. А я-то думала, что я просто свидетель… И наказание для этого мужика будет гораздо строже, так как у него было аж два эпизода преступления. От этой мысли я просто сникла. Что я, пошлых фотографий не видела в интернете? Да и по телевизору иногда такое показывают!
В полиции мне какие-то картинки давали, что-то я раскрашивала, отмечала. Психолог с шарфом была тоже там, надоела изрядно. Зато я узнала, что теперь будет суд, и моей маме даже предлагали большие деньги за то, что она попросит судью о снисхождении для этого мужика. А Леркина мама эти деньги взяла. Оказывается, у того маньяка жена есть и даже двое дочерей. И он отрицает вину. Это я от следователя услышала. Поэтому ему много лет лишения свободы грозит. Я как-то подумала, что если бы школьный охранник не подбежал, мне бы никто не поверил. Что мое слово против слов взрослого? Лерка почему-то все отрицает. Не знаю уж, почему. Но ее за это отправят в какой-то детский центр. Будут там обследовать и проводить психологическую реабилитацию. Жертва же. Сами вы жертвы, вот я что думаю. Мне врать нечего. Что было — то и рассказала. Телефон мне, кстати, вернули, только все аккаунты удалили из соцсетей. И я как дура теперь через мыло переписываюсь.
Все эти события продолжались три недели. За это время высохла грязь, и на березе возле дома появились мелкие клейкие листочки, которые приятно пахли. А береза стала похожа на окутанный дымом силуэт человека.
Затем нарисовался мой папка, которого я в последние два года только мельком и видела. Пришел как-то вечером к нам домой, с разящим запахом пива. Мы с Колей занимались ансамблем. Он классно играет, пальцы очень тренированные, кисть упругая и куполом. А у меня по-прежнему… С чувством ритма — беда. Я заслушиваюсь, как Коля триольки выводит, и на два делю. И получается разнобой. Три четверти, да на каждую по триоли… Запомнить сложно. Коля терпит, начинаем сначала. От начальных аккордов уже тошно, я их выучила от «а» до «бе». Включаем без конца ютьюб. Там-таааа, тарарам-там-таааа. Получается все равно колхоз. Тут мама моя заглядывает. Глаза круглые, очки блестят.
— Рита, папа в гости пришел.
Коля, понятное дело, культурно прощается и уходит. А могли бы позаниматься еще.
Папа без «здрасти» начинает нудьгу. Что это я в комнате с мальчиком закрываюсь, да что это за мальчик? И вообще, следит ли кто-то за тем, что я в интернете делаю? Кто мне пишет, что я смотрю? «Сам бы и следил», — резонно заявляет мама. «Нет, мы решили, что ты воспитываешь, а я алименты плачу и не мешаю. Так вот я пришел и решил, что никуда это не годится, у меня такие же права. И я в суд обращусь и отберу дочь себе, буду в ежовых рукавицах держать. Пока у тебя планёрки-фигнёрки, глава района — «самдурак», новый муж — тебе некогда с дочкой заниматься»! И ля-ля, и ля-ля в таком духе.
Меня явно никто ни о чем спрашивать не собирается. Я развернулась и пошла к себе. Ан нет, дорогуша, я еще не закончил, и вообще, принеси дневник и рассказывай, как так у тебя получилось, что в четверти по географии тройка. Тут Игорь пришел и встал в дверном проеме. Весь такой подтянутый, спортивный и трезвый. И дома ходит в брюках. А папка мой весь замызганный, в спортивках, но рубашка на все пуговицы застегнута. И запах пива. Мерзкий запах, я с детства его не терплю. В общем, Игорь его культурно за локоток вывел на улицу, а дверь за ним запер. Папка еще долго орал под окнами, прямо стекла звенели. В трехкамерном стеклопакете. Мама стала злиться, все шторы на окнах задернула и отправила меня в детскую, а сама с Игорем стала обсуждать перспективы. А перспективы были печальные, как я утром узнала.
Мама решила заслать меня в санаторий, о чем и объявила за завтраком. Я аж какао пролила на кота. Как преступника, меня ссылают бог знает куда! Но мама непреклонно мне говорит, что это никакая не ссылка, что мне надо отдохнуть, выйти из стресса, потому что я жертва. Сами вы жертвы!
Я сразу подумала, а как же ансамбль наш с Колей? Мама на смех меня подняла. Мол, на будущий год вообще не стоит в музыкалку ходить, мол, нет у меня ни способностей особых, ни желания заниматься. А она устала, видите ли, меня подгонять. А как праздник какой семейный, так я ничего для гостей и сыграть не могу, даже Лукомского. В общем, всё за меня решили: и в санаторий я поеду, и в школу не пойду (кстати, там чаепитие в конце года обычно проходит, и я его пропущу, так как весь май буду в санатории), и музыкалка моя закончится бесславно. Тут я уж точно плакать начала. Впервые за все это время. Так обидно стало, ей-богу. И говорю злобно: «Ты себе еще одну дочку роди, правильную. Которая на пианино играет, по географии пятерки носит, и в бассейне не тонет, и не хамит». Мама с Игорем переглянулись как-то странно. Ну, да. Все мне ясно, подозрения мои не на пустом месте.
Игорь стал утешать меня, мол, все образуется, надо сменить обстановку. Что надо маму слушаться, она ж мне зла не желает. Ага, вот ты ее и слушайся.
В общем, я позвонила вечером Коле, сказала, что и как. Он расстроился, голос как-то изменился. Глухой такой стал. Сказал, что придет в скорости и трубку повесил.
Пришел Коля, когда все уж спать легли. Я сплю на первом этаже, моё окно выходит на улицу. Понятно, что я не спала, а как только мне фонариком Коля в окошко посветил, то я окно открыла. Вижу: стоит, в куртке и в шапке. Холодно. Сразу мне говорит:
— Давай убежим с тобой. У меня есть три тыщи денег. Я копил на велосипед. Побежим к бабушке моей. Она живет под Борисоглебском, в деревне. Добрая.
— И на чем туда побежим? На велосипедах?
— Ну, прямо там, на велосипедах. На «бла-бла-каре».
Это чо за зверь такой, не знаю. А Коля сказал, что в интернете на каком-то ресурсе надо зарегиться и со случайным попутчиком ехать. Типа такси, но не по заказу клиента. Кто-то едет в Борисоглебск, а тебя довезет за минималку. «Ага, — говорю, — на первый пост милиции и довезет». Но Колька такой уверенный был. «А бабуля твоя нас выдаст родителям, — говорю, — все взрослые заодно и против нас, детей». «Не, — отвечает, — она у меня мировая бабка. Когда родители разводились, я у ней полтора года жил, ничо».
В общем, сомнения меня взяли. Но уже то хорошо, что Коля себя по-мужски повел. Хоть какой-то выход предлагает. А потом сказал, что один его знакомый так из дома убежал и почти год при монастыре жил. Ничего себе! А я вспомнила эту историю. Его всем городом искали, думали, что утонул. А он приблудился к монастырю и жил там, потом его в больнице лечили долго. Нормально, думаю, вот нас в сумасшедший дом после монастыря и сдадут. Лучше уж в санаторий ехать. Ни до чего мы не договорились, Коля домой пошел. А я спать легла, в комнате холодина, всё тепло в окно улетело, комнату выстудила.
А потом утром я и говорю маме: «Давай ссориться не будем. Давай оставшийся месяц я уж как-то доучусь. А потом можешь меня хоть на всё лето к бабушке отправлять в Кубинку, или в санаторий, или еще куда. Обещаю честно исправить трояк по географии». Мама посмотрела на меня, как на говорящую мебель. А Игорь меня сразу поддержал. «Вот, — говорит, — умный подход. Ребенок тройку исправит, на утренник сходит. Перемелется всё — мука будет». Мама говорит Игорю: «Она от рук отбилась совсем, в голове одна ерунда. Ее надо изолировать от окружения в классе. Сначала эта Лера непутевая, теперь Коля привязался. Знаешь, из какой семьи? Фёдоровы. Понял? Так-то. Я уже все решила. Не вмешивайся. Если бы это была твоя дочь, ты бы меня понял».
Игорь молча встал из-за стола и ушел сразу, в кабинет. Мне его даже жалко стало, жальче, чем себя. Говорю маме: «Почему ты никого слушать не хочешь? Что ты за царь такой? У нас демократия, у всех есть право голоса». А мама говорит мне злым таким голосом и очень тихо: «Пока ты живешь в моем доме, ешь мой хлеб, то нету у тебя никакого права голоса. Будут свои дети — будешь их воспитывать. А пока сиди и помалкивай».
Все мне понятно. Это ее работа испортила. Она привыкла руководить отделом. Там пятнадцать мартышек бегает, по ее же словам, одна тупей другой. Но мы-то не на работе. Пока я думала, что мне делать, пришлось слезы вытирать и в школу собираться. Меня отвозил Игорь, всю дорогу он молчал, а потом сказал: «Ты на мать, Ритуся, не обижайся, ей трудно сейчас. Ее надо поддерживать, ей скоро в больницу ложиться на сохранение. А кто за тобой присматривать будет? Вот она и хочет тебя в санаторий отправить. Не упрямься. Мы же друзья?»
Не друзья мы вообще-то. Ты — отчим, а я — падчерица. И вообще, ты подкаблучник. Но я это ему не сказала, я это ему подумала.
— А что такое сохранение?
— Это значит, что нужно покапать в вену витамины, полежать в покое. Обследоваться. У женщин это бывает, — помялся он и вздохнул.
Я поняла, что ничего страшного. По крайней мере, не операция.
После школы я быстро переоделась в кигуруми, у меня он классный, пушистенький, в виде единорога. И пошла на улицу Суворова. Дура-дурой, как сказала бы моя мама. Хорошо, что она меня не видела. А пошла я к папке. Я знала, где он живет, и примерно представляла, что там происходит. На столе, небось, склянки-бутылки, мойва вонючая соленая, драные газеты и окурки. Жена — какая-нибудь толстуха нечесаная. На той же улице живет мой одноклассник Паша, которого все зовут Павелик, потому что его мама в первом классе постоянно приходила и пищала умильно: «А как тут мой Павелик себя ведет?». От Павелика-то я и узнала, что на улице Суворова в доме двадцать теперь мой папка живет. Возле дома стояла машина «скорой помощи». Вокруг зеленый забор, за ним собака привязана. Гавкала громко, но когда я калитку открыла, то села на задние лапы и начала хвостом мести. Мелкая собаченция, почти щенок. Я ее за ухом потрепала, она даже притихла. Крыльцо было новое, недавно покрашенное, даже видны следы от тапков. Кто-то шлепал. Я постучала в дверь, и довольно быстро мне открыла тетя. На ней был белый халат, шапочка, а в руках оранжевый чемодан, с которым ездят фельдшеры «Скорой помощи».
— Тебе чего? — спросила она строго.
А я говорю: «У вас попить есть?» Ляпнула, сама не знаю, зачем. А тетя посмотрела на меня странно. Иди, мол, в дом, там тебе и попить дадут, и поесть. Сама в сторону отошла, и я мимо нее протиснулась. Зашла в дом, а там народу что-то многовато. И воют. Темновато в коридоре, я вовнутрь вошла. Вижу: на диване какая-то бабушка лежит, а рядом на табуретках расселись две незнакомые мне тетки и мой папка. Тетки воют, а папка печально так смотрит на них. Увидал меня, подошел и говорит: «Что тебе надо? Ты чего сюда пришла? Ты чего так вырядилась?». Слишком много спросил сразу. Я стою и молчу. Поняла, что бабушка, которая на диване, недавно умерла. В общем, там не до меня. Повернулась и пошла молча. Папка меня догнал у двери и говорит: «Мне некогда, Ритуся, тёща вон померла. На тебе…» — и протягивает мне сто рублей мятых. «На мороженое», — говорит. А я ему такая гордая: «Да не ем я мороженое!» Иду домой, плакать хочется, аж выть. И тут дождик! Вымокла я до нитки в своем кигуруми. Пришла домой, а на спине у меня какая-то полоса. Ну, не хватало еще такого! Эх, легла на диван носом к стене и доплакала вволю. Дома никого не было, хорошо-то как. Поплакала-поплакала да и села разучивать свою партию аккордов. Ансамбль ждать не будет, когда бабку похоронят да кигуруми отчистят.
Играю я, а сама думаю, что за жизненные у меня варианты? Выживай как хочешь. Решила составить себе план по выживанию. Кончила бренчать, села за стол, взяла фломастер и призадумалась. Какой бы план написать? Но тут с работы пришел Игорь. И говорит, давай, мол, Ритуся, пельмени лопать. Кто же против пельменей?
За обедом он мне и говорит, что мамка легла в больницу на сохранение, и мы к ней завтра вечером сходим. А пока будем жить без мамки, как пираты. Будем есть пельмени, сосиски, яичницу и макароны. Вроде бы я не дурочка и понимаю, что есть мы будем то, что можно сварить или изжарить минут за десять, но делаю вид, что принимаю игру. Взрослым необходимо думать, что мы во что-то играем. Хотя сами играют, будь здоров, только не в игрушки, а в людей. Сели мы пельмени лопать, а Игорь мне и говорит:
— Хочешь, историю расскажу?
—Давай говорю, — а мне тыщу лет не интересно, какие там истории.
—Я тебе расскажу про одного человека, которого сломали обстоятельства, — говорит Игорь. Я думала, что он про того маньяка мне расскажет, который свои интимные фотографии нам показывал, но я ошиблась.
— Жил да был один парень, у которого в жизни случилась одна трагическая история. Отец этого парня был осужден за двойное убийство. Ну, Ритуся, это было дело давнее, сроки заключения были серьезные. Когда убийцу посадили в тюрьму, то парень учился в школе, в шестом классе, то есть был чуть постарше тебя. Он приходил в школу, а с ним никто не хотел общаться, все его сторонились.
— А откуда ты знаешь эту историю, прочел где-то? — я сделала вид, что заинтересована.
— Учились с ни вместе. Он сидел впереди меня, я-то всегда был длинный, на задней парте обретался. Он был хлюпиком, а после той истории с убийством ни одна девочка с ним сидеть не хотела. Словно тот чумной или заразный. А отец его убил двух незнакомых людей. Вроде как был пьян, пристал к девушке. А какой-то мужчина его стал останавливать, и завязалась драка. Мужчина умер от ножевого ранения, а девушка ударилась головой о бордюр и тоже умерла. Все происходило в парке, в многолюдном месте. В драке много участвовало людей, но как-то сошлось, что виноват оказался именно этот мужчина. У которого был сын и жена.
— Путано рассказываешь, — упрекнула я отчима и продолжила есть пельмени, — было бы проще, если бы ты называл имена или фамилии. А то говоришь «он» да «тот».
— Да, наверное, ты права, но… — усмехнулся Игорь и потер глаза руками. — Так вот, этот мой одноклассник, конечно, не верил, что его отец виновен. Сначала он пытался всем объяснить, но его и слушать не хотели. Потом он просто дрался, когда его обзывали. Потом он стал замкнутым и необщительным.
— А потом они переехали с мамой в другой город? — предположила я.
— Нет, никто никуда не переехал. Парень ходил в школу, его продолжали дразнить и лупить.
— И ты тоже? — удивилась я.
— И я тоже. Чем я был лучше других? — вздохнул Игорь.
— А что потом?
— Прошло несколько лет, и мы закончили школу. С этим парнем так никто и не дружил, он стал сторониться ребят. И окружающие словно делали вид, что его нет. Он хорошо учился, занимался спортом, играл на гитаре и сочинял песни, но ни учителя, ни ученики его не любили.
— Это несправедливо, — сказала я, — в чем же парень виноват?
— Несправедливо, — согласился Игорь. — Но это не конец истории. Его отец отсидел в тюрьме почти двадцать лет. Этот парень ездил к нему на свидания раз в год. К тому времени мать с отцом развелась и стала жить отдельно. А парень отучился в институте, женился на красивой девушке, у них родилась дочка. Он стал работать инженером. А после его отец вышел из тюрьмы. И поселился с этим парнем, то есть в его семье.
Игорь собрал посуду и стал шумно ее мыть, загудела водогрейка. Он явно ждал вопроса, а я задумалась. История мне показалась какой-то знакомой. Не хотел ли Игорь сказать, что я тоже теперь буду изгоем в классе, хотя меня никто и не обзывал и не бил вроде… Мысли мои переключились на себя, любимую.
— Ты не закончил историю, — потребовала я продолжения.
— Ну, да, — Игорь налил себе в чашку кипятку и сунул пакетик черного чая.
— Я чай не буду, — категорично возразила я, — чай после обеда разжижает желудочный сок, а это приводит к колиту. Давай, рассказывай, кто там сломался.
— Отец его был уже старик, — продолжил Игорь. — На спине и груди, и даже на пальцах рук и ног у него были татуировки. Он был лыс, болел закрытой формой туберкулеза и говорил сорванным, прокуренным голосом. Он не хотел работать и долго оформлял пенсию. Жить было с ним невозможно, тем более в доме с маленьким ребенком. Он день и ночь пил, напившись, орал песни под расстроенную гитару и предъявлял ко всем претензии. Так продолжалось ровно полгода.
— И что потом? Сын его убил? — спросила я, холодея.
— Нет, сначала сын снял ему квартиру. Но его отец дебоширил и пьянствовал, и однажды упал в подъезде и сломал ногу. Ухаживать за ним было некому, и мой знакомый сдал отца в дом-интернат для престарелых, — спокойно ответил Игорь. —Сдал в интернат, потому что ему тоже надо было как-то жить, воспитывать дочь, работать. А его отец стал писать на него жалобы во все инстанции, у парня начались проблемы на работе, его стали вызывать в полицию. Он начал выпивать. Я видел его в то время. Он сильно изменился. В его облике стал проглядывать его отец-неудачник, злобный матерщинник. Потом в интернате его отец повесился в своей комнате на подтяжках, спасти его не удалось, — Игорь пристально посмотрел на меня. Но я сидела подавленная и молчала. Вся эта история и то, как Игорь ее рассказывал, мне очень-очень не нравилась.
— Но парень уже покатился по наклонной. Он стал пить, потерял работу, часто ругался с женой, в смерти отца винил себя. В итоге жена его бросила и ушла с дочкой к другому.
— Что ты хочешь сказать мне этой историей? — спросила я. Настроение у меня уже упало.
— Я хочу сказать тебе две вещи. Во-первых, мы не знаем своей судьбы. Сначала ты на коне, а потом под его копытом. И это может произойти с любым. Поэтому все надо воспринимать спокойно, без паники. И дурное, и хорошее. И быть готовым к любому повороту событий. Во-вторых, я хочу тебе сказать, что ты не должна брать пример с этого парня. Нельзя себя постоянно винить. Никто не несет ответственности за действия других людей, — последнюю фразу Игорь произнес медленно, как бы по слогам. — Я смотрю, Ритуся, у тебя все время глаза на мокром месте. Но ты ни в чем не виновата. Ты не должна думать о том мужчине, который показывал тебе свои гадкие фотографии и э… обидел Леру. Ты не должна себя винить в том, что его посадят надолго. Но ты не должна думать, что ты жертва. Живи, как и раньше. Радуйся жизни, доверяй людям. По крайней мере, родителям и друзьям. Ты должна перестать залезать в скорлупу.
— Это ты о моем отце рассказал, да? И о дедушке Гоше? — в моем голосе слезы почти не слышались.
Игорь помолчал, складывая тарелки в сушилку.
— Ты умная девочка, Рита, делай правильные выводы, не повторяй чужих ошибок, — Игорь погладил меня по голове. И я начала плакать.
— Ну, что такое, Ритуся… — Игорь сел на корточки передо мной.
—У меня кигуруми испортился, на спине какая-то полоса. Я под дождь попала.
Что я могла сказать в тот момент?
Три дня мы ели пельмени и яичницу. С мамой я говорила по скайпу. А потом, наконец, мы пришли к ней в больницу. В палате нам сидеть не разрешили, и мы вышли во дворик. На маме был какой-то необъятный спортивный костюм, на лице ни грамма косметики, а волосы сколоты на затылке пучком. Я ее давно такой не видела. Бледная, сонная какая-то. Я сразу ее обняла и прижалась к ней. Но от нее пахло больницей.
— Эй, малыш, всё не так уж плохо, — сказала она мне, — просто у меня кровать жесткая, я ночами уснуть не могу.
— Может, домой тогда поедем? — спросила с тайной надеждой я.
—Нет, до конца следующей недели точно пролежу тут.
Игорь начал копаться в большом пакете, показывая, каких вкуснях мы ей привезли. Молодые персики, творожки, сок.
— Забери всё, меня тошнит все время, — сказала мама, — лучше расскажите, какие у вас дела и делищи.
Игорь бодрым голосом начал описывать какую-то нудьгу про работу, а я не стала слушать. Сидела, прижавшись к маме, и ковыряла ногтем лавочку. Надо же, как я соскучилась по мамке! Сама не ожидала. Скайп — не то, обнимашек никто не отменял.
— Ну, а ты что же молчишь? — спросила мама и поцеловала меня в пробор волос.
— Ой, наша Ритуся дала всем жару на концерте! — с преувеличенным восторгом начал Игорь, — все просто попадали в обморок.
— Да ты что! — мама засмеялась, глаза у нее заблестели.
— Ну, да. Мы с Колей играли ансамбль. Мы его еще на экзамене в среду играть будем. Прям нормально так вышло.
— Не нормально, а классно, даже я прослезился.
— Заснял видео?— спросила мама.
—Да, приедешь домой — покажу.
Как всегда, взрослые все обсудили, так и не выслушав мое мнение. А что бы я им сказала? Да, я не подкачала. Партию свою не забыла, отбарабанила все аккорды в унисон с первой партией. Леонид Павлович сказал бы про такую игру: «Недостаточно воспроизвести нотный текст. Надо еще и прочувствовать тему произведения и замысел автора». Да куда уж нам уж! Хоть сыграли без фальшивых нот, и на том ура. Волновалась, аж вспотела. И заколка на косе на бок съехала. И была я похожа на чучело, когда мельком взглянула на себя в зеркало холла. Выше Коли на полголовы, юбка в складку дурацкая до колен, бабушачья. Жилетка в клеточку вся от моего волнения мокрая. И Коля такой, прилизанный и сосредоточенный, и от того словно незнакомый. Игорь после концерта сразу меня поволок домой, я даже поговорить с Колей не успела. Да кому какое дело-то до наших, детских разговоров? А звонить Коле бесполезно, он никогда трубку не берет. Всё это я бы маме рассказала, но она Игоря слушала.
Мама тем временем свое заладила:
— В школе как дела?
— Нормально.
— Кушаешь хорошо, чем там тебя Игорь кормит?
— Нормально.
— Голова не болит?
— Не, нормально.
Пообщались, в общем. Мама в палату пошла, напоследок меня опять в пробор чмокнула.
Мы же домой поехали.
А дома нас уже ждала бабушка из Кубинки. Я в детстве называла ее Бабулинка из Кубика. Так и прижилось. Она приехала без предупреждения. На такси с автовокзала. С внушительным чемоданом, внушительным животом и внушительным выражением лица. Бабулинка из Кубика не очень любила Игоря, и потому она стояла у запертых ворот с грозным выражением лица. Поздоровалась с нами и бегло окинула взглядом машину Игоря, взгляд ее выражал: «Опять новая, деньги девать некуда». Бабулинка сказала: «Заморили дитя совсем, худая, как циркуль» и сжала меня в своих мощных объятиях. От Бабулинки всегда вкусно пахло. В этот раз ванильными булочками. Игорь спешно впустил Бабулинку во двор, затащил ее чемодан и ретировался в гараж. Но не тут-то было. Бабулинка с порога дома спросила строго: «А скажи, дорогой мой зятёк, почему я о своей внучке истории из интернета узнаю, а не от вас?». И моему отчиму пришлось развернуть лыжи обратно, то есть зайти в дом вместе с нами. И тут понеслось. Бабулинка начала коня на скаку останавливать, входя в горящую избу. И сдержать ее было трудно. Как-никак, бывший завуч школы и ветеран педагогического труда, отдавший сорок лет своей жизни делу воспитания подрастающего поколения. Игорь спокойно слушал и смотрел, как она кричит и машет руками, при этом ловко вытолкал меня за дверь кухни. Мне сначала было интересно слушать, но потом стало стыдновато. Неужели для того, чтобы показать, как она меня сильно любит, надо так дико орать? Тем более на Игоря, который ни в чем не виноват.
Я села в своей комнате и стала мечтать, как было бы здорово, если бы мы с Колей убежали. Мы бы спали в лесу на деревьях, потому что надо опасаться волков и разных лис. Ведь они не только нападают на спящих и могут запросто загрызть, но и переносят бешенство, а это верная смерть. Мы бы пели песни у пешеходных переходов, и люди бы давали нам деньги, а мы в «Макдональдсе» покупали бы себе еду и мыли головы в их бесплатных туалетах. Я такое видела, честно. Потом мы бы прибились к какой-нибудь коммуне художников или артистов, на худой конец — к бродячему цирку. Мы бы таскали декорации, помогали бы во всем. И никто бы нас не искал, вот это главное по большому счету. Главное…
Но мне не дали всласть помечтать. Бабулинка уже наоралась в свое удовольствие и позвала меня пить чай. А я со вздохом поплелась, потому что предчувствовала неприятные расспросы. Однако Бабулинка энергично намазывала тосты вареньем (и когда она успела их поджарить?), а ванильные булочки — маслом. А сверху на булочки размещала пласты прекрасного дырчатого вонючего сыра, который я так сильно люблю.
Игорь вежливо отказался с нами чаёвничать, набрал бутербродов и ушел в кабинет. Бабулинка рассказывала мне свои последние новости. У нас было заведено, что Бабулинка с Дедой к нам ездили, а мы сами в Кубинке почти и не бывали. Поэтому хоть Бабулинка и была многословной, да только я никого из её знакомых и не знала. Слушала и ела. Деда Витя после перелома оклемался, сначала ходил по комнате с двумя палочками. А теперь сам даже на машине ездит. Соседский кот Барсик разъелся до семи килограммов, хотя я его помнила мелким полудохлым паразитом со слезящимися глазами. Умерла наша соседка БиБиСи, любившая подслушивать под окнами. А во дворе спилили тополь, на который мы с Викой однажды залезли, а снимал нас оттуда дворник. А в его стволе, то есть не дворника, а тополя, оказалась такая широкая дырка, что туда запросто поместится любой человек. А еще открылся новый супермаркет, но Бабулинка все равно покупает молоко, творог и сыр у Ильиничны. И Вика приедет на все лето в Кубинку, и мне будет с кем играть, что она уже не такая противная, как в прошлом году, и даже стала заниматься народными танцами. А еще бабушка сказала, что если я приеду к ней на всё лето, то она подарит мне щенка.
В общем, предложение о приезде на каникулы вполне приемлемое. К тому же я поняла, как сильно соскучилась по Деде, как ужасно не хватало мне его колючих усов и большой родинки у левого глаза, которая делала его лицо добрым и милым. Но вся беда в том, что у меня были неоконченные дела…
Как же так? Взять и уехать? Оставить мужика с его интимными фотографиями? Оставить Колю с его «Испанским танцем» и непутевой мамашей, про которую в нашем городе все говорят грязные сплетни? Оставить отца, который пьет и печалится? Оставить недосказанной историю про деда Гошу? Оставить, в конце концов, мечту убежать из дома и стать бродягой? Передо мной — переезд в Кубинку на лето, где всё благополучно и творог с сыром на завтрак. «От Ильиничны». И Деда, которому надо ходить с опорой, не лениться и тренировать больную ногу. И там я уже не трудный подросток или жертва преступления, а просто Ритуся. Странно всё это. Но я же, в конце концов, ребенок!
В общем, мы пару дней подождали маму из больницы, и решено было ехать. Поскольку с Бабулинкой спорить никто не решался, а у мамы как-то все силы сразу кончились, словно в больнице всю кровь из нее выпили, то уехать было гораздо легче, чем показалось раньше. В общем, хотя и выглядело все так, словно меня сбагрили, но в целом я была не против, так как надоело что-то решать и что-то доказывать. Это был типичный эскейп, как говорят психологи. Я много шариться стала по сайтам психологов, что делать-то? Выживать надо среди этих взрослых.
Перед отъездом был утренник в классе. Бабулинка очень возмущалась, рассказывая о том, что раньше никаких промежуточных выпускных не было, только единственный —после окончания школы. А теперь из детского сада — выпускной, из начальной школы — выпускной, из девятого класса — тоже. Каждый год — утренник с платьем и банкетом. Но мы не стали протестное поведение демонстрировать, купили мне какое-то платье в горошек и бант такой же, ничо. Читали стихи, пели песни, съели много сладкого и жирного. Порядком устали. Мы со специально приглашенным Колькой сыграли дуэтом хитовый «Испанский танец», Геля Муромцева спела песню «Из чего же, из чего же, из чего же…», а Иван Баланов сыграл что-то невыразимо печальное на блок-флейте. Мы с Колькой держались вместе, и на нем была даже приличная рубашка. В общем, все решили, что он мой бойфренд. Мне только два момента сильно не понравились: его заживающий синяк на левой скуле и какой-то тухлый намек на интернат в разговоре. То ли его в интернат сдавать будут, то ли он туда сам собрался, я ничего толком не поняла. Музыка шумела, все скакали, нас тормошили взрослые, постоянно осведомляясь, весело ли нам. Толком не поговоришь. Но выглядел Коля бодро, сожрал три пирожных с литром сока, и я подумала, что про интернат его шутка была неудачной. Сделали общую фотографию, где я дылда каланчовая и лохмы мои рыжие под бантом в горошек сияют в центре. Как сказала Бабулинка: «Наша Ритуся самая красивая». Ну, дык.
Дома я спросила у мамы, когда меня на суд вызовут, но она мне ответила, что этого не произойдет. Потому что судья решил, что допрашивать детей именно по такому делу означает нанести жертвам преступления дополнительную психологическую травму, поэтому мои показания просто зачитают в суде. А когда суд будет — не сказала. Мамка сказала, что они с Игорем съездят в дом отдыха: подлечиться надо и отвлечься от проблем. Так что у них тоже было чемоданное настроение, да и уезжали они почти сразу после нас с Бабулинкой.
На всякий случай я, уже сидя на чемоданах, позвонила папке. Просто так. Он трубку не взял, а в телефоне противным механическим голосом мне сказали: «Абонент не обслуживается».
Я пришла к выводу, что уже ничего не держит меня в этом городе, учитывая также Колькин отъезд на лето к бабушке в Борисоглебск. То есть все как-то прекрасно обошлись и без меня: и мужик, и Коля, и папка, и мамка с Игорем. Один кот, сирота, ходил кругами и заглядывал в глаза. Но его обещала кормить соседка. Кот — не собака, выживет без хозяев, хотя я буду скучать.
Кстати, я забыла сказать, что Бабулинка ничего у меня не выпытывала о той истории с мужиком, Леркой и этими фотографиями. Но, видимо, она все выспросила у мамы и Игоря. Перед отъездом ко мне прямо домой пришла Анна Сергеевна. Это, конечно, стало для меня неожиданностью. Свой приход она объяснила тем, что ей надо было протестировать маму и меня, чтобы написать психологическое заключение для суда. Со своими обязанностями Анна Сергеевна справилась довольно быстро. Кстати, татуировки у нее на шее я не заметила. Наверное, она была не постоянная, а смываемая. После чего мне стало как-то грустновато, и я спросила: «Что, Анна Сергеевна, куколка стала бабочкой или стегозавром?», на что Анна Сергеевна засмеялась, но не ответила. Это такая манера всех взрослых — не замечать наших вопросов или делать вид, что они не замечают их. Напоследок она подарила мне стёрку в виде карапуза. Нажимаешь на живот, а у него из памперса коричневая какашка высовывается. Такая же резиновая, как и сам карапуз. Очень смешно, я оценила. Анна Сергеевна сказала, что моя семья снята с контроля и можно успокоиться. О как. А я и не нервничала особенно, так как не знала, что мы на контроле. Вот так живешь и не знаешь, что каждый твой шаг с дрона снимают и фиксируют. Шучу.
Итак, я с почти спокойной душой уехала в Кубинку. И прожила там ровно шестьдесят три дня. И могу я сказать, что это были не самые плохие мои дни. Я много читала, причем для Деды. У него глаукома начала развиваться, а он трусит оперироваться. И в итоге я читала ему и Диккенса, и Шолохова. Мало что поняла и запомнила, но некоторые моменты меня глубоко потрясли. Например, когда я узнала, что благодетелем Пипа из «Больших надежд» был каторжник. Если провести параллель между Пипом и мной, как вообще требует наша русачка при чтении романа, то я была бы должна простить мужика с интимными фотографиями, а он бы оплатил мое обучение в МГУ, например. Жесть! Еще я разучила «Полонез» Огинского на пианино соседки. Классная, я вам скажу, вещь. Приеду и сыграю учительнице своей, пусть облезет по швам подушечной блузки. Еще я написала письмо в редакцию сканвордов, так как мы с Дедой отгадали все призовые сканворды, но нам ничего не ответили. Наверное, письмо затерялось на почте или наши призы кто-то присвоил.
Бабулинка научила меня печь оладьи, оказалось, что это совсем несложно. Надо просто следить, чтобы масло не брызгало и не обожгло. А если оладьи не пропекутся, то не беда. Деда всё равно всё слопает с вареньем!
А еще мы ездили с Дедой и Бабулинкой на рыбалку. Бабулинка управляла старым «Рено», мы нашли какие-то далекие от цивилизации дебри, чтобы было можно наслаждаться природой в одиночестве. И ничего не поймали, потому что мы с Дедой постоянно ржали как кони и пугали рыбу. А во второй раз Бабулинка даже не разрешила Деде удить, потому что возле воды было много коряг, и Деда мог снова упасть и сломать ногу. Но все равно нам было весело. Мы жарили на костре хлеб и сосиски и смачно их поедали. В результате наших рыбалок ни одной рыбы не пострадало.
С Викой мы играли мало, она оказалась еще более придурочной, чем в прошлом году. Она постоянно делала селфи, выпячивая губы, вела «репортажи» в ютьюбе о том, что лежит в ее сумочке и что она ела на завтрак. При этом Вика постоянно недоумевала, отчего же у ее роликов так мало просмотров, ведь другие такие же «девчули» — в топе. От одних слов «девчули» и «стримы» меня тошнило. С мамой я каждый день говорила по скайпу. И несколько раз мне звонил папка и даже положил мне тысячу рублей на счет телефона. Квест «Вспомни о дочери». Я так быстро всё перечисляю, потому что это совсем не существенное. Хотя и радостное, и печальное, но … несущественное.
А существенное началось после встречи с Чумой.
С Чумой мы познакомились так. Я нашла в газете объявление о продаже щенков. Помните, мне бабушка обещала собаку купить? Так вот, Бабулинка инициативы не проявляла, стала притворяться что забыла о своем обещании, и я решила сама обойти всех потенциальных продавцов щенков. Мне нравятся корги и мопсы, но разве хватит на их покупку карманных денег? Ну, решила, что буду выбирать симпатичную мордаху, пусть и дворняжку. В общем, я пошла по объявлениям. И первый, с кем я встретилась, он же и последний, был Чума. По объявлению я пришла на соседнюю улицу, где уже начинался частный сектор. Среди маленьких и уютных домиков были и особняки, которые нелепо втиснулись в узкие по фасаду участки. Я все шла мимо них и рассматривала, какие у них ворота и какие у них окна. У некоторых домов из-за заборов было слышно тявканье собак. А возле дома, покрашенного белым, я увидела торчащий из-под забора длинный нос. Бедная псина не могла вылезти, чтобы с комфортом облаять прохожих. В итоге она подкопала под забором ровно настолько, чтобы нос высунуть и рычать, у нее даже пасть для лая в такой ямке не открывалась. Наконец я добрела до небольшой завалюшки под номером девятнадцать. Там у калитки валялся разбитый скутер, а рядом с рукой на перевязи стоял пацан, немного старше меня. У него были ярко-зеленые волосы, которые закрывали ему пол-лица. Вид у него был задорный и независимый. Надо ли говорить, что он мне сразу понравился? А на земле сидел второй пацан, которого я особенно не рассмотрела, и он возился со скутером. Я подошла и спросила, тут ли отдают щенков в хорошие руки. Пацан с зелеными волосами посмотрел в мою сторону и сказал: «А ты не местная, мы тебе щенка не отдадим», на что я ответила, что я местная и еще какая местная, уже живу тут целый месяц и со всеми перезнакомилась. А раз они щенков раздают, а не продают, видно, плохи их дела, никто брать щенков не хочет. И такому облитому зеленкой челу можно было бы не кобениться. На это пацан хмыкнул и сказал: «Меня Чума зовут» и поковылял во двор. Второй пацан посмотрел на меня с земли и снова стал что-то откручивать и отвинчивать в сломанном скутере. Чуму я недолго ждала. Он вернулся с какой-то тряпкой, которую неуклюже прижимал к себе, а в тряпку были укутаны два щенка. Уже не слепые. Один худой и черный с белыми ушками и лапками, а второй упитанный, светленький с белым пятном на лбу. Я, конечно же, сказала: «Ух ты, какие красивые» и взяла упитанного на руки. Тот стал вертеться и кочевряжиться и даже написал мне на джинсы, но я проворно вытянула руки вперед, и щенок намочил скутер, а не меня.
— Спасибо, — возмущенно сказал пацан, который сидел на земле.
— Признал за свою, — удовлетворенно сказал Чума и отнес второго щенка обратно во двор.
Когда Чума вернулся, я спросила:
— А как его зовут?
— Володя, — кивнул на друга Чума.
— Не, щенка как зовут? — уточнила я.
— Ацкий Сотона, — удовлетворенно сказал Чума, любуясь произведенным эффектом.
—Та ланно, — усмехнулась я. Меня, стреляного воробья, на мякине не проведешь.
—Порода: дворянин обыкновенный. Характер нордический. Кличка дана от первых букв родителей. Альма и Спот, — стал обстоятельно объяснять Чума.
— И что, откликается он на Ацкого Сотону? — спросила я.
— Не, — Чума почесал в затылке. — Не обучен еще. Команд он не знает, ибо мелкий.
— Ясно, — сказала я и уж было собиралась попрощаться, но Чума спросил:
— Ты Селиверстовой Галины Тимофеевны внучка?
— Ну, да, а ты откуда понял?
— Да видел тебя с ней как-то в магазине.
— А я тебя не заметила, — удивилась я.
— А Чума у нас уборщиком в «Пятерочке» работал, кто на уборщиков внимания обращает, — неожиданно язвительно сообщил Володя, а Чума замахнулся на него замотанной рукой.
— О как, — я не нашлась, что ответить более умное.
— Да, работал, — подтвердил Чума, — потому что деньги нужны были, вот и подзаработал. Чума выразительно махнул костылем.
— Это ты там руку сломал? – спросила я из вежливости.
— Ага, там. Только не сломал. Трещина у меня.
— А я думала, что ты на скутере разбился.
— Не, это Володькин скутер, он мне его продать хочет, да только я не хочу покупать.
— Ну да, рухлядь, — со знанием дела сказала я.
—А чо это у тебя такое зеленое во рту? — спросил Володя.
—Брекеты, чтобы зубы выпрямлять,— нехотя сказала я.
Больше говорить вроде было не о чем, и я потопала домой.
Бабулинка, конечно, была не в большом восторге, когда я притащила Ацкого Сотону к нам во двор, а Деде щенок очень понравился. Только я не сказала, как щенка зовут, просто сказала, что взяла его на соседней улице. Деда предложил назвать пса Дружок. Конечно, очень банально, но я уж всему была рада. По крайней мере, меня не отправили обратно, возвращать щенка.
После ужина я спросила у Бабулинки, знает ли она Чуму. А Бабулинка мне назидательно ответила, что никакого Чуму она не знает, а знает Костю Прудникова, который живет на соседней улице, а Бабулинка учила его отца в школе и даже была его классным руководителем. Только Костя живет теперь с бабушкой, а родители в Москве на заработках. И Костя совсем от рук отбился, волосы вон выкрасил и вообще, музыку тяжелую слушает. В общем, сообщила мне много лишней и несущественной информации.
На следующий день я пошла со щенком гулять по всем правилам. Деда с утра купил ошейник и поводок, я с трудом нарядила в собачью сбрую Дружка, и мы двинулись в парк. Но Дружок никак не хотел идти возле ноги, он то несся вперед как ужаленный, то садился на дороге и приветливо мел хвостом. То он бежал в кусты за какой-то пчелой, то пытался съесть конфетный фантик. Пока мы дошли до парка, я устала дико, словно пробежала кросс, хотя идти от дома моей бабушки до парка всего ничего. Парк местные жители называли Козлиным Двором, так как предприимчивые бабульки пасли в парке коз, несмотря на то, что их гонял участковый и ругали мамашки с колясками. Одна такая мамашка стала кричать на меня, чтобы я забрала свою собаку, которая обязательно нагадит в песочницу и укусит кого-нибудь из детей. Я не стала с ней спорить, а просто отошла подальше и села под большим деревом у дорожки, а Дружок лег рядом и стал грызть мой сандалет, видимо, и пес прилично устал. И тут я увидела Чуму и Володьку. Они ехали на велосипеде, при этом Володька крутил педали, а Чума сидел сзади на алюминиевом багажнике. Лихо затормозив, Володька остановился на асфальтированной дорожке.
— Привет, медвед, — в один голос сказали пацаны.
— Приветы от медведа, — ответила я.
— Как Ацкий Сотона поживает? — спросил Чума.
— Дружок,— подчеркнула я голосом, — в норме.
А Дружок, заслышав знакомые голоса, радостно вскочил и принялся скакать вокруг велосипеда и радостно повизгивать.
— Ты ему простоквашу давай, там много кальция, — со знанием дела сообщил Чума.
— Ладно, — пожала я плечами.
— Слушай, а с кем ты тут тусишь? Ну, вообще, — спросил Чума неожиданно.
— Да так, ни с кем, дома сижу с дедом и бабкой.
— Айда с нами завтра на заброшку. Тут такая классная заброшка есть на улице Челюскинцев, там много можно чего найти.
— А что это такое? — удивилась я.
— А это дом такой. В котором никто не живет. Мы туда залезем и какой-нибудь хабар найдем.
— Что за хабар? Это как в детстве секретики делали? — усмехнулась я недоверчиво.
— Нет, не секретики. Сама ты секретики, — сказал Володька. — Это старые вещи ценные. Например, шахматы, открытки советских времен, фотки генералов там.
— Да какие тут у вас в Кубинке генералы! — презрительно сказала я.
— А, ты не знаешь. Тут в одной заброшке чемодан нашли, а под его крышкой — целая пачка советских рублей. Их на барахолке толкнули — реальный хабар. Там еще два значка про космонавтов были, по триста рублей толкнули.
— Да это ж незаконно, по домам чужим лазить, — сказала я.
— Прям там, незаконно, — возразил Чума и хитро подмигнул. — Во-первых, никто не узнает, а во вторых, там реально никто не живет уж лет десять. Окна заколочены, хозяин умер.
— Ну, так и идите без меня, кто вам мешает? — спросила я, чуя подвох.
Пацаны переглянулись. У них был такой вид, будто бы они сомневаются, говорить мне всю правду или нет. Потом Чума сказал Володьке вполголоса: «Ну, кореш, это уж совсем не честно» и, уже обратившись ко мне, пояснил:
— Понимаешь, ты же мелкая. И если что-то пойдет не так, то ты всегда можешь сказать, что заблудилась. То да сё. Города типа не знаешь, собаку искала или типа того. И тебе ничего не будет. Типа будешь отвлекать внимание. А мы тем временем, короче, смоемся. А так нам по шапке надают, у нас уже приводы у каждого есть. Так-то вообще зашибись, все законно будет. И хабар мы бы поделили бы по-братски.
— Шел бы ты лесом, — я со злостью поднялась и пошла прочь от них.
— Ну и дура! — крикнул мне вслед Володька и, подумав, добавил, — Рыжая!
А Чума сделал вид, что он трамвая ждёт.
Ах, как это так обидно, можно подумать. Фи.
Я побрела домой, на душе стало противновато. Дома Деда был рад мне беззаветно и сразу предложил червей копать, а завтра — на рыбалку. Сказал, что уже земляника спеет, кое-где уже много её. Ну, это ж совсем другой коленкор, как сказал бы Игорь. Что такое коленкор, я не знаю. Наверное, то же, что и дебаркадер или кульман, но звучит отлично. Настроение у меня улучшилось, я почти перестала дуться. Но в голове засела мысль, что там за заброшка такая, и кто там жил. Можно было бы сходить, просто посмотреть без всяких провокаторов. Ладно, подумаем ещё.
Накопали мы червей, Деда пошел вздремнуть, я посмотрела на часы – а там половина четвертого. Не поздно, в самый раз. И погуглила, где эта улица Челюскинцев в Кубинке. Ну, не то чтобы рядом с Бабулинкиным домом, но примерно полчаса ходу. Не критично. Я и пошла, с Дружком. С ним не так уж страшно.
Пришла я к улице Челюскинцев. Не особенно длинная, если на карту смотреть. И дома не слишком симпатичные. Типичные «шанхаи»: старье одно с пристройками и сарайчиками. Прошлась, вертя головой. Нашла один дом, который больше всех смахивал на заброшку. Но там из-за калитки собаченция здоровая лаять начала. Перепугала моего Дружка, он тоже затявкал. Пошла дальше. Если честно, то в любой дом заходи — они все с привидениями. Но в конце улицы мне особенно повезло, и я увидела настоящую заброшку. Вообще-то я знаю, что в чужие дома лазить нельзя, особенно если они заперты. Но в то же время меня распирало от любопытства, что там за дом такой. Я вошла во двор и быстро за собой закрыла калитку. Дом был явно нежилой, но двор не выглядел запущенным. Свалка, конечно, по углам имелась. Но бурьян в рост человека не вырос, и сараи были закрыты. На двери висел замок, а ставни были заколочены досками. Всё, адью. Внутрь запросто не попадешь. А на взлом я не согласна была. И уже было собралась я уйти, как увидела на крыльце латунную табличку, покрытую паутиной. Я смахнула паутину и прочла: «Кулешова З.П.»
Н-да… Стало мне тоскливо и неприятно. Кулешова Зинаида Петровна, так звали мою вторую бабушку, которую я совсем не помню.
Пришла я домой и легла носом к стене. Я так люблю делать, потому что на обоях есть вилюшки и разводы, и если прищурить глаза или скосить их к носу, то можно увидеть разных чудищ или замок с флагом на башне. В зависимости от настроения. Или заснуть, что тоже хорошо, потому что поспишь – и настроение улучшается. Проснулась я уже после ужина, да и то потому, что Бабулинка ладонью мой лоб трогала. Бабулинке было важно, чтобы ее внученька не заболела и вовремя кушала. А что у внученьки на душе — никто сроду не спросит.
Наутро поехали мы с Дедой на рыбалку. Бабулинку с собой не взяли, так как она решила сварить малиновое варенье. Перспектива свежего варенья и даже пенок меня очень обрадовала, поэтому градус моего настроения повысился, но все-таки мне очень хотелось поговорить наедине с Дедой. Поэтому, как только мы приехали на речку и обустроились на месте, я стала есть бутерброды и как бы промежду прочим спросила: «Деда, а где я с родителями жила до того, как мы переехали из Кубинки?»
Деда посмотрел на меня внимательно из-под очков, помедлил немного, откусывая леску. Завязал на ней узелок, и сказал:
— Да тут и жили, в Кубинке. Недолго пожили. Тебе три года было, и вы в Каменский переехали.
— А я совсем этого не помню,— уныло сказала я.
— Это обычное дело, Рита, — успокоил меня Деда, — у многих так. Цветные пятна вместо воспоминаний о раннем детстве. Я вот только и помню, что мамино ситцевое платье. А мама-то умерла, когда мне два года было…
— А мы с вами жили или в отдельном доме? — продолжала допытываться я.
— Вы с бабушкой Зиной жили, Рита, — сказал Деда и вздохнул, своим видом показывая, что разговор ему неприятен.
— А расскажи мне про то время, — попросила я.
— Знаешь, Рита, ты лучше у мамы об этом спроси. Ну, или у папы, — Деда стал одну из удочек вытаскивать из воды, приговаривая: «Попался дурачок на крючок».
— Вот что, дед, надоели мне эти тайны! — сказала я строго. — У мамы ни о чем не спросишь, она занята вечно. Отец, ты знаешь, не особенно с нами общается. Так что спросить мне не у кого. Да так уж вышло, что я нашла тот дом, где баба Зина жила, и хочу про этот дом знать.
Деда кинул карасика в ведро, тот звучно плюхнулся и закружился в одиночестве у поверхности воды.
— Ишь ты, сыщик какой, нашла она! — хитро улыбнулся Деда. — Ну, раз нашла, то значит и в дом лазила?
— Не лазила, я не грабитель, между прочим, — съязвила я, — да и замок там висит.
— Конечно, висит. Я его и повесил. От таких любопытных, как ты. То привидения ищут, то вещи воруют чужие.
«Ничего себе! — подумала я. — Деда у нас замок повесил на дом. А раз есть замок, то есть и ключ!».
— Деда, а давай сходим туда, — я сделала самое милое выражение лица.
Но Деда мне сказал, что я шляпа, и у меня пропущен клёв. И верно, удочку мы вытащили с объеденным червяком. И без рыбки. Деда разозлился или сделал вид, что разозлился, и сказал: «Надо главное от второстепенного отличать, Рита. А на рыбалке главное – смотреть в оба глаза, чтобы самый глупый карасик тебя не обманул».
Одно я точно знаю: взрослые очень любят разговоры на другие темы переводить.
На другое утро я решила точно: не хочет Деда меня вести в дом на Челюскинцев – не беда. Я и сама ключ отыщу, не будь я Рита Кулешова. Конечно же, к обеду ключ отыскался. На запасной связке. Деда совсем не умеет ничего прятать, к тому же ужасный аккуратист в делах. На связке для ключей у него брелоки висят, а к каждому скотчем бумажка прилеплена: «Садовая» — это от его с Бабулинкой дома, «гараж» — понятное дело, «чердак» — тоже объяснять не нужно. А вот надпись на брелоке «Челюскин» — совсем не загадка. Ну, я тихо и отцепила ключик. А связку на место повесила, за стеллажом книжным.
Взяла Дружка с собой и прямиком на Челюскинцев. Фонарик прихватила, ясное дело. Вряд ли в заброшке электричество будет. Замок открыла быстро. Дружка привязала к ручке двери, он был недоволен, конечно. Внутрь вошла — темно, везде паутина. И пахнет нежилым: пылью, старой мебелью и пустотой. Хоть я и не из пугливых, а было страшно. Потом глаза привыкли, я даже заметила, что в комнатах довольно светло, потому что ставни прилегали неплотно. Но фонарик я все равно включила, стала по комнатам ходить. Странное чувство, я этого дома вспомнить не могла, пока не вошла в боковую комнату. Там на стенах были старые обои, все в моих каляках-маляках. Я даже помнила, как вытащила у папки из стола маркеры и разрисовала стены. А еще в комнате я увидела детскую кроватку-качалку. А в ней своего старого клоуна, весь он был пыльный, замызганный. Я его в руки взяла и стала плакать. Не знаю, сколько бы я плакала, но тут я услышала грубый мужской голос: «Так, а ну стоять на месте!» и перестала плакать, и даже сильно испугалась.
Как потом оказалось, бдительные соседи из дома напротив позвонили участковому. Видели, что возле дома часто вертятся подростки, вот участковый и решил проверить, что и как. Он грубо схватил меня за плечо и тряхнул.
— Кто ты такая?
— Рита Кулешова.
— Щас со мной пойдешь, проверим, какая ты Рита Кулешова.
Держа одной рукой меня за плечо, участковый отобрал у меня фонарик и стал водить им по стенам, видимо, ища моего возможного сообщника. Я воспользовалась этим, выкрутилась и побежала к двери. Участковый погнался за мной, но упал и заругался: «Ах ты, зараза». Я довольно далеко умудрилась убежать, но потом вспомнила про Дружка и в конце улицы остановилась. Это было уж совсем подло, и, понимая все печальные последствия, я побрела обратно.
Участковый уже отвязал моего щенка и запихивал его в машину, стоявшую возле двора. Интересно, зачем он это делал?
— Собаку верните, — сказала я.
— В машину садись, — ответил хмуро участковый.
— Не имеете права меня задерживать. Я тут живу, вернее жила. И у меня ключ от дома есть, — тут я протянула ключ участковому, — и я Кулешова, как и Кулешова З.П.
Тут выразительно ткнула пальцем в дверную табличку.
Участковый помотал головой в сторону дома, видно, он такого «коленкора» не ожидал. Но тут же сориентировался и сказал:
— Диктуй телефон родителей.
Я продиктовала телефон дедушки, которому участковый быстро позвонил. Надо ли удивляться, что Деда приехал на улицу Челюскинцев через десять минут? Весь всклоченный и испуганный. Нормальная внучка — раз в два месяца в полицию попадает.
После недолгих объяснений участковый нас отпустил, оказывается, что он тоже знал мою Бабулинку, которая в школе его учила в школе. Вот, я всегда подозревала, что блат — первейшее дело.
Сели мы с Дружком в дедову машину, Деда замкнул дом, и мы поехали. Деда молчал, а на подъезде к дому сказал:
— Я думаю, что Бабулинке не стоит об этом происшествии знать, а с тобой, Рита, мы попозже поговорим.
Мой Деда – очень умный человек, он не стал спрашивать, зачем туда пошла и почему плакала. Он только спросил, очень ли я испугалась. А я сказала, что не очень, хотя это была неправда. Я боялась, что как-то узнает мама и начнется такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Но и я не стала с Дедой ругаться, раз он меня не выдал ни Бабулинке, ни тем более — маме.
Деда мне сказал, что он замок повесил по просьбе моего папки, и иногда наведывается посмотреть, что там и как. Даже траву во дворе иногда косит, чтобы джунгли не разрослись, как он выразился. А я даже не знала, что Деда с папкой общается… Я не выдержала и выпалила:
— Зря ты с папкой общаешься, он плохой. Он нас бросил. И вообще алкаш и бомж.
— С чего ты это взяла? — спросил Деда, удивившись.
— Ну, он вечно ходит в старой одежде и от него пивом пахнет.
— А ты, Рита, о людях, только глядя на их одежду, судишь? — спросил Деда, слегка улыбаясь.
— Ну, нет, не только. Но это же важно: как ты выглядишь, одежда — это важная часть твоего образа, — уверенно сказала я.
— Ой ты, мама родная, — засмеялся Деда, — вот посмотри на меня. Я в трико, старой рубахе и такой же старой кепке. Что скажешь обо мне?
— Скажу, что ты — мой любимый деда, — обняла я Деду, мешая ему управлять машиной.
— Да нет, ты скажешь: бомж какой-то. И куревом от него пахнет, и штаны у него старые. И смартфона нет, вот ведь беда. Никакого стильного образа.
Я стала смеяться. Ловко Деда меня поддел, ничего не скажешь.
— А можно сказать по моим трико и рубахе, что я ловко рыбу ловлю и у кого хочешь в шашки выиграю? — спросил Деда.
— Нет, конечно, не скажешь, — уверенно сказала я.
— То-то же, — Деда посерьезнел. — Так что Рита, не суди человека, тем более только глядя на его старые штаны.
Так мы приехали домой, а мне не терпелось продолжить разговор с Дедой, но до вечера ничего не получилось, так как Бабулинка заставила его укупоривать банки с вареньем, а потом чинить электрическую мясорубку.
Поэтому я включила телевизор и стала смотреть программу «Вести. Дежурная часть». Через несколько минут на экране появились знакомые лица. Промелькнули психолог Анна Сергеевна и мать Лерки. Я придвинулась поближе и стала внимательнее слушать.
Худощавая корреспондентка с огромным микрофоном в руках сообщила:
«Вот и закончилось рассмотрение громкого дела в Каменском районном суде. На скамье подсудимых оказался примерный семьянин, отец двух дочерей. Ему вменялось в вину совершение преступлений против половой неприкосновенности двух девочек-подростков. В обществе сложилось неоднозначное мнение по поводу оснований привлечения к уголовной ответственности таких преступников. Одни считают их больными, другие же требуют предать их суду Линча. Но в условиях современной демократии суд обязан разобраться в деле, наказать виновного либо оправдать невиновного. Слушание дела в отношении Безручко Геннадия Петровича продолжалось около месяца, суд удалился для вынесения приговора. Несовершеннолетние потерпевшие, которые, к слову сказать, одноклассницы, в суд не вызывались, сторона защиты настаивала на их допросе, но суд постановил не подвергать жертв преступления дополнительному стрессу. Их показания были оглашены. Но главным доказательством, на которое опиралась сторона обвинения, были интимные фотографии подсудимого, коллекция детской порнографии, найденная у него во время обыска, а также дневник, который вел подсудимый».
Далее на экране появился тучный молодой мужчина в синей форме, который невыразительным голосом забубнил: «Во время обыска был обнаружен дневник подсудимого, в котором он описывал свое, так сказать, свое мировоззрение. Зачитаю несколько строк, которые удивили даже бывалых следователей и суд».
Мужчина стал зачитывать из пухлого тома выдержки: «Я всегда в каждой молодой женщине вижу признаки ее увядания. Она бежит навстречу своему любовнику, развеваются ее пышные черные кудри. Но я вижу седые корни и посеченные концы, спутанные сухие пряди ее волос. Да, они будут такими в ее сорок лет, хотя мне дано увидеть это сегодня, когда ей двадцать. Губы девушки изогнуты в капризной улыбке. А я уже вижу морщинки под носом, уродливые складки и истонченную сухую кожу, которой в скором времени не помогут дорогие бальзамы. Тонкая талия мне уже теперь видится обвисшими складками жира. Совсем иное – девчонки. Школьницы. Они настолько юны, что напоминают хрупких птенцов, они бесполые и совершенные, как ангелы. Особенно рыжеволосые, эти девочки — как лучики солнца».
Корреспондент поправила очки и сказала с улыбкой: «Думаю, что не каждый писатель сможет так описать свои чувства. Владимир Набоков мог».
Прокурор кашлянул и сказал: «Да, мы этот дневник приобщили к материалам дела. На его основе, а также и на основе других доказательств психиатры сделали вывод о наличии педофилии как психического расстройства подсудимого. Но это не исключает его вменяемости».
Тут стали мелькать кадры школы, в которой училась я, лесопосадки возле школы и автомобиля. Но тут в комнате появился Деда, выхватил у меня из рук пульт и переключил программу. На самом интересном месте.
— Прямо на пять минут тебя одну оставить нельзя! — в сердцах сказал он.
— Да, нельзя. Я же трудный ребенок, я же жертва преступления. Надо мной надо надзор установить, стражников приставить! — я начинала распаляться и повышать на Деду голос.
— Э, Рита, ты давай, не кипятись, — строго сказал дедушка.
— А ты меня хоть раз послушай. Вы, взрослые, меня достали уже. Туда не ходи, с теми не дружи, то не делай. Тайны вокруг развели всякие. На пустом месте какие-то секреты. Мне уже целых одиннадцать лет, а психолог сказала вообще, что я старше своего возраста, — у меня даже слезы зазвенели в голосе, но я их сглотнула и продолжила еще громче, — мамка так и ждет, куда меня отправить подальше — то в санаторий, то к бабушке на все лето. Чтобы не мешала ей работать и жизнь семейную строить! Папка постоянно от меня отмахивается, сунет сто рублей на мороженое, и вали, Рита, с глаз долой. Один Игорь, хотя и чужой человек, пытается хоть как-то меня понять.
— Ритуся, внученька, ну разве тебе плохо тут у нас? — жалким, извиняющимся голосом сказал Деда, — Ну, смотри, мы и на рыбалку ездим, и собаку тебе вон разрешили, и гуляешь ты везде.
Тут Деда запнулся, но тут же продолжил:
— В понедельник можем в цирк сходить. Давай, что ли, в цирк сходим?
— Деда, а ты вообще ничего не понимаешь? — сказала я уже, не сдерживая слёз, и заплакала.
— Ну… Понимаю… Только вот сделать ничего не могу, я ж не отец и не мать, я только дедушка, — сказал Деда и стал меня гладить по голове, как маленькую.
Я вволю выплакалась, мне-то плакать, как зайцу с горы бежать. Я лежала на диване, но краем глаза все равно видела, как Бабулинка заглянула в комнату и покачала головой. Отревевшись, я сказала:
— Вон Колька Федоров мне написал Вконтакте, что его определили в музыкальный интернат. Будет там и жить, и учиться. Мол, хоть какое-то будущее у него будет. Только жить он будет в другом городе. Может, и меня куда-нибудь в интернат надо сбагрить, чтобы милиционер рядом стоял, охранял меня. А то вдруг педофил какой объявится рядом или телевизор вдруг включу.
Деда неожиданно засмеялся и сказал мне:
— На всех рыжих хулиганок милиционеров не напасешься. Пошли чай пить.
— Не пошли, а пойдем, — поправила я Деду, и мы направились в кухню.
Но на этом наш разговор не кончился, так как это была просто передышка. Для обеих враждующих сторон, как пишут в книгах. Съев пару пирожков с яблочным повидлом, я прислушалась к своему настроению. Ей богу, ничего не поменялось. Надо продолжать, а то потом поздно будет — всё спишут на детскую истерику.
— Бабулинка, а ты скажи вот мне, почему мы с мамкой и папкой переехали в Каменский? И откуда Игорь взялся?
— Эх, Ритуся, да не трави ты мне душу, — Бабулинка махнула рукой на меня.
— Я тебе не муха, ты на меня рукой не маши, — я снова скуксилась.
— Ну, маленькая ты еще, подрастешь, сама узнаешь, все поймешь.
— Бабулинка, — проникновенным голосом сказала я. — Мне одиннадцать лет. Я, по-твоему, маленькая? А, между прочим, я — жертва преступления. И помогла обезвредить опасного педофила, который уже не только фотографии показывал детям, но и трогал Лерку где не следует.
Бабулинка закатила глаза и с шумом поставила чашку с недопитым чаем на стол.
—Так что я много чего знаю и понимаю, со мной можно обо всем говорить, —продолжила я. — И не перебивай меня, это неуважение к ребенку. Меня даже в суде с десяти лет уже можно допрашивать!
— Чего ты от меня хочешь? — Бабулинка уставилась на меня, даже очки напялила на нос, чтобы выглядеть вооруженной.
— Я хочу, чтобы мне все рассказали, почему мы переехали, почему папка нас бросил. В общем, всё рассказывайте, — припечатала я.
—Не наше это с дедом дело, но раз уж ты такая настырная, то я тебе расскажу. Не смей только меня матери выдавать, а то ты сюда больше не приедешь! — неожиданно закончила бабушка.
— Ай да Галина, ай да ветеран педагогического труда! — покачал неодобрительно деда головой, однако же не стал мешать. И вот что рассказала мне бабушка.
Оказывается, дед Гоша, которого я почти не помню, действительно сидел в тюрьме, и когда он вернулся домой, то стал жить с нами. То есть в доме бабушки Зины, где жили мои родители и я. Конечно, спокойствие он нам обрушил. Бабушка Зина сильно болела и умерла спустя полгода, как дед поселился с нами. Дед Гоша дебоширил и пьянствовал, а родители из-за этого ругались. В итоге мама забрала меня и уехала в Каменский, папа потом тоже приехал туда, но было поздно. Потому что Игорь из Кубинки тоже переехал в Каменский, следом за нами.
— Прямо как банный лист приклеился, — вставил Деда в бабушкин рассказ.
Бабушка осуждающе посмотрела на него и сказала:
— Вот вечно ты встреваешь не в свое дело! Не бросай яблоко раздора. Ну, зачем ребенку знать про эти дрязги!
— А затем, — вспылил Деда, — что в ее глазах этот банный лист — просто святой какой-то, а отец родной — видишь ли, пьяница и бомж.
— А нечего водку пить, тогда и святости добавится! — вскричала в ответ Бабулинка и привстала из-за стола, чтобы казаться выше и убедительнее. Такой психологический прием коты в драке демонстрируют, высоко поднимаясь на лапах и топорща шерсть. Но Деду таким приемом легко не сломить, он тоже поднялся. Уперся в столешницу кулаками, на нос очки напялил. Смотреть на них было бы смешно, если бы не грустно, но я не удержалась и хихикнула.
— А нечего было хвостом вертеть Таньке! — ехидно сказал Деда. – Все трудности семья вместе должна преодолевать! А она лучшей жизни захотела: дом подавай ей двухэтажный, автомобиль, работу престижную. И чтобы никаких проблем с родственниками. Вишь ли, стыдно ей, что у мужа такой отец. Знала, небось, когда замуж выходила, что отец у него в тюрьме сидит.
— А Мишка должен был не водку пить, а семью обеспечивать, — парировала Бабулинка. — А он что? Горе заливать начал! А Игорь переехал в Каменский, бизнес с нуля начал. Все условия для Тани создавал, боролся за нее.
— Ах, боролся? Это так теперь называется? — Деда хмыкнул и сел за стол, показывая всем видом, что он презирает и Игоря, и дочку, и Бабулинку с ее жизненной философией.
Я сидела и только вертела головой туда-сюда.
Бабушка тоже села и взяла деда за руку, протянув свои старые, красные ладони к нему через весь стол.
—Вот, Витюша, ты же за меня боролся? — спросила она ласково.
— Сроду такого не было, — хмыкнул Деда, но уже миролюбиво.
— Ну, помнишь, как директор меня уволить хотел за ту статью в газете…
— Это, Галочка, совсем другое дело, — сказал Деда.
— Нет, не другое. А помнишь, как за мной Федор Крикунов ухаживал, прямо проходу не давал, а ты ему морду набил. Э, Ритуся, не слушай нас, — это уже бабушка мне сказала.
А я сижу и смеюсь, представляю Деду, который кулаками машет. Смешной такой, в трико и кепке.
— Не было такого, — неуверенно сказал Деда.
— Э, не было, было… Женщины хотят чувствовать сильное плечо. И я Танюшку совсем не осуждаю. Что случилось — то случилось. Назад уж не воротишь.
— А почему папка тогда в Кубинку не возвращается? — спросила я. — Тут и дом есть, не надо по съемным квартирам ходить.
— А ты бы хотела, чтобы он вернулся сюда? Уехал из Каменского? — спросил Деда.
— Не-а, — честно призналась я.
— Вот потому он и не возвращается, — ответил Деда.
И стало мне немного легче от этих слов. Ей-богу, легче.
— А это правда, что Игорь в одном классе с моим папкой учился? — спросила я.
— Да кто тебе такое сказал? – удивилась Бабулинка. — Он на два года старше папки твоего.
— И вроде как Игорь его лупил в школе, — продолжила я с сомнением.
—Да то! — возмутился Деда. — Твой папка был чемпион района по греко-римской борьбе, а Игорь твой — дрыщ был всю жизнь. Кто кого еще лупил! — Деда для выразительности плюнул даже на пол, за что получил от Бабулинки взгляд, полный укора.
— У вас, у мужиков, всегда солидарность дурацкая! – сказала бабушка и стала убирать со стола после чаепития. Я схватила еще один пирожок. Есть над чем подумать, а когда жуешь — лучше думается.
Но в тот вечер мне не очень думалось, и я легла спать пораньше.
А на следующий день к нам в гости пришел Чума. Глаза бы на этого провокатора не глядели! Я ему сказала: «Чо надо?». А Бабулинка меня поправила: «К нам гость пришел, Рита. Не надо грубить Косте». И пригласила этого Костю войти. Чума культурно одетый, патлы зеленые под кепкой спрятаны, прямо душечка. Вошел, кедами на входе пошаркал и говорит:
— Уважаемая Галина Тимофеевна, разрешите мне пригласить вашу внучку Риту поучаствовать в волонтерском движении.
Бабулинка посмотрела на него строго и говорит:
— Ну, проходи, Костя, попей с нами чайку.
Костя расселся за столом, да и давай разглагольствовать. Мол, у нас возобновляется деятельность движения «Поисковик», мы будем пропавших людей и животных искать.
Бабушка сразу запротестовала, зачем детям-то участвовать, это же заботы взрослых.
А Костя и говорит, что дети в поисках «в борозде» принимать участия не будут. Они будут объявления клеить, листовки раздавать, диспетчерам помогать. Но сначала пройдут обучение.
А я ему и говорю:
— Да я же тут не на все лето, может, скоро и уеду, — а самой интересно, страсть как хочется поучаствовать. И даже уже простила Чуму за то, что он меня так подставил с той «заброшкой».
— Нам даже небольшая помощь и то лишней не будет, — важно Костя сказал, — тем более, что она дочь Михаила Кулешова, это дополнительная реклама.
О как! Я просто онемела от удивления. При чем тут мой папка?
— Что удивляешься, — Бабулинка говорит, — не знала, что папка твой главным поисковиком был?
— Не знала, — говорю, а самой стыдно так стало…
Ну, она мелкая была, когда Михаил Григорьевич из Кубинки переехал, — сказал Чума, — она может и не знать. Я и сам тогда мелкий был.
Вот тебе и дела, светлая королева Марго, ничего-то ты о папке своем не знаешь.
В общем, я долго торговаться не стала, согласилась. Чума, оказывается, даже не знал, что участковый меня с Дружком сцапал. Я сказала только, что заброшка, куда он меня звал, вообще-то проблемная. Чума только плечами пожал. Ну, что было — то было. В тот же день мы пошли в «Поисковик».
В первый день ничего интересного не было. Познакомил меня там со всеми, я даже мало кого запомнила. Вопросов мне особенно никто не задавал. Подростков там разных много было. Но рыжая и зеленый — только мы.
А потом всю неделю нас тренировали. Мы учились вязать на веревках узлы и делать петли, пользоваться стремянкой и раздвижной лестницей. Нам дали компасы, и мы даже сдавали зачет по ориентировке на местности. Толстый дядька с бородой, весь в татуировках, которого все звали Медведыч, рассказал нам об устройстве рации и о том, что в радиоэфире нельзя хулиганить. Мне, конечно, очень там интересно было. И когда я с мамой по скайпу разговаривала, она только грустно головой качала и приговаривала: «Вся в отца», да переводила разговор на другую тему. Что кушала, да гуляю ли допоздна?
Убегала я утром, возвращалась вечером. Деда даже меня ревновал к «Поисковику». А я говорю: «Давай к нам, знаешь как интересно». Я думаю, он бы пошел со мной, но у него нога еще не совсем зажила.
Со сверстниками мне было не особенно интересно, больше всего я с Чумой общалась. Несмотря на то, что он парень мутноватый был, крученный какой-то, я все-таки думала, что не совсем он потерянный человек. Опять же, собаку мне отдал, а это показатель порядочности.
Больше других я подружилась с безногой Лизой. Лиза была картографом, то есть отвечала за обеспечение картами поисковиков, а также обучала нас ориентировке на местности и по картам. Она была еще не старая и очень веселая. Несмотря на то, что одной ноги у нее не было по бедро, а вторую отрезали повыше колена. Оказывается, у нее был диабет, и всё это произошло из-за болезни. А я думала, что акула откусила или какой-нибудь крокодил. Когда Лиза об этом узнала, то долго хохотала, а потом у нее слёзы выступили. В общем, неудобно было только вначале, потом мы подружились. Эта Лиза очень хорошо знала моего папку. Но я у нее стеснялась о нем спрашивать, и она у меня ничего не спрашивала. Только разок сказала, играет ли он до сих пор на гитаре. А мне нечего было ответить, так как я не знаю, играет или нет.
Вообще, в штабе «Поисковика» было мало народу, хотя работали они уже несколько лет. И в доме культуры им выделили три комнаты и холл. Медведыч был у них главным, а потом я узнала, что у него фамилия Медведев, но могла и сама догадаться. Медведыч пришел на место моего отца.
Больше всего меня удивило то, что никто «Поисковику» денег не платил. Все держалось, как говорила Лиза, на голом энтузиазме. Медведыч работал в Доме творчества кузнецом. Лиза нигде не работала. Остальные взрослые прибегали вечером или в выходной. Пацаны и девчонки постоянно крутились в штабе
В коридоре был вывешен список вещей, которые можно было пожертвовать, и даже я купила несколько пачек каминных спичек. Знаете, длинные такие. Удобные. Иногда посторонние люди приносили свертки с одеялами и куртками, крупу, макароны и тушенку. Взрослые собирались обычно вечером и тренировали нас, подростков. От Сёмы Ушанёва я узнала, как нужно одеваться для походов в лес, а как — в горы, как быстро и легко укомплектовать рюкзак. И вообще, у нас было много теоретических занятий по выживанию в одиночку, и мы даже запланировали поход «Потеряшечек», чтобы искать друг друга. Я даже стала жалеть, что летние каникулы такие короткие.
У Медведыча были три обученные овчарки, они были нацелены на поиск пропавших людей по следам. Как говорил Медведыч, они искали «по занюшке», то есть были специально натренированы на поиск по конкретному запаху. Одна, Лайма, уже старая была, приходила с Медведычем в клуб и лежала всегда под столом, периодически зевая. Других Медведыч не приводил, говорил, что дома их тренирует. Медведыч мечтал, что в их отделении создадут целую кинологическую службу, но до этого было далеко. Я думала, что мой Дружок тоже мог бы пригодиться, но бородач сказал, что толку от него не будет — под ногами только вертеться станет. Но дал мне файлик с книжкой по дрессировке собак. И я по утрам занималась с Дружком. Только он выучил одну команду «Лежать». Деда надо мной смеялся, говорил, что эту команду Дружок и без меня знал.
Каждый день я ходила в «Поисковик» и возвращалась домой ближе к ночи. Мои каникулы подходили к концу. Занятия шли каждый день, подростков приходило много, а вот взрослых — наоборот, мало. Я иногда думала, как можно справиться с бедой, если в штабе всего-то десяток взрослых? Лиза звонила везде по поводу рекламы «Поисковика», но газеты и телевидение требовали за нее деньги. Медведыч говорил, что когда мой отец был в «Поисковике», то было легче как-то. Но чем легче и почему, я так и не поняла.
Нам с Чумой хотелось поучаствовать в какой-нибудь спасательной операции, но никто не терялся, даже коты и собаки. Когда мы спрашивали Медведыча, будем ли мы в ближайшее время кого-нибудь спасать, то он всегда серьезно говорил: «Не дай бог» и крестил свою бороду. И я понимала, почему он так говорил. «Поисковик» был маленьким и мало оснащенным. Он мог только взаимодействовать с другими поисковиками области. А самостоятельную Робинзонаду вести было очень трудно.
И вот однажды случился этот самый «не дай бог». Я этот случай никогда не забуду, потому что я сильно опозорилась. Другие тоже будут помнить, что ж, мне поделом. Дело было так. В одиннадцать часов двенадцатого августа я была в штабе, когда позвонили из полиции. От Лизы мы узнали, что в Кубинке пропал четырехлетний мальчик — Матвей Шацкий. Он вышел поиграть во двор, а потом куда-то бесследно исчез. Лиза тут же обзвонила всех и объявила команду старт. Мне удалось увидеть сборы. Как Медведыч разметил карту поиска на квадраты, как он расставил людей, как выдал всем воду и снаряжение.
— Бакланова идет вместе с участковым на опрос соседей и ближайшего круга знакомых. Лиза — на телефоне и рации, Чума и Рита копируют и клеят объявления. Кстати, объявление по первому образцу, понятно, Лиза? — Медведыч был сух и деловит. — Усольцева, Брагин и я — с собаками. Остальные берут карты и прочесывают местность по квадратам. Младший отряд дома, на телефонах ждет указаний. Всем, кто остался возле штаба, — помните, что Лизе не мешать. Режим тишины.
Я очень взволновалась, Чума, прибежавший по моему звонку, тоже ерзал на стуле. Нам дали конкретное задание!
Взрослые покинули штаб. Подростки в унынии разбрелись по домам.
Лиза сидела «на телефоне», она была сосредоточена и серьезна, принимала сообщения и отвечала на звонки, а также говорила по рации. Володя и Чума сначала вышли для приличия на улицу, но потоптались-потоптались и вернулись в штаб. Они сели тихонько за свободный ноутбук и сделали вид, что их тут нет. Я тихо сидела на полосатом диванчике, сбитом из ящиков, и ждала указаний. Лиза должна была сделать объявление, передать текст нам. К тому же, подумала я, вдруг Лизе надо будет, например, в туалет? Вдруг она кушать захочет? Я точно могу понадобиться! Поскольку я нетерпеливо ёрзала, Лиза сверкнула в мою сторону глазами и продолжила свои дела.
От нечего делать я читала инструкции на сайте «Поисковика». Там довольно толково описывалось, как разбиваться на группы, как прочесывать местность, что нужно с собой брать. Володя вдруг не вытерпел и спросил Лизу, что бы такое полезное ему сделать. Но она довольно резко ответила: «Самое полезное — не путаться под ногами и помалкивать».
Володя надулся, а я в душе радовалась, что у меня хватило ума помолчать. К тому же мне поручили дело, пусть даже небольшое. Значит, мне доверяют. Но, если говорить честно, на подвиг было не похоже. Это не то, о чем мне мечталось. Чума выразительно посмотрел в сторону Володи и выпучил глаза, покрутив у виска. Я снова стала читать инструкции. Однако Лиза вскорости вручила мне текст объявления, на котором была не очень четкая фотография мальчика. Она поручила сделать мне триста копий с объявления о пропаже Матвея Шацкого. Ну, хотя бы что-то. Мы с Чумой на двух ксероксах справились с этим довольно быстро. Потом Лиза дала нам карту Кубинки, на которой были отметки, где расклеивать объявления, и мы на скутере Чумы помчались по делам. На «все про все» у нас ушло два часа. Между прочим, это быстро. Мы вернулись в штаб, новостей не было. Володя куда-то ушел. Лиза сухо спросила, все ли объявления мы расклеили, и снова продолжила принимать звонки и распоряжения.
Мне снова хотелось действия, подвига что ли. В общем, я не так всё представляла. Пока мы клеили объявления, это было дело. Но потом стало скучно, время текло медленно. Чуме поручили слушать переговоры по рации и сообщать координаты квадратов поиска Лизе, а Лиза отмечала на картах прочёсанные территории одинарной, двойной или сплошной штриховкой. Я же просто сидела и смотрела на них. Почему-то мое внутреннее напряжение нарастало.
Вдруг позвонил Медведыч и сказал, что собаки потеряли след. Причем потеряли его недалеко от дома Матвея. Мы стали волноваться и обсуждать это между собой. Никто не мог найти объяснения этому, гадали да рядили. Чума сказал, что читал где-то, как преступники присыпают следы перцем, чтобы собаки потеряли нюх. Мы ломали голову: а вдруг Матвея похитил какой-нибудь маньяк? Я разволновалась, потому что о маньяках знаю не понаслышке.
Неожиданно в штаб прибежала Бакланова Люда. Я о ней не рассказывала раньше, но она тоже классная, как и Лиза. Люда была журналисткой в местной газете. И это именно она ходила с участковым по соседям пропавшего мальчика с целью их опроса.
— Лизон, смотри. Я нашла очевидца, — Люда включила видеозапись разговора на сматрфоне.
Я не видела с диванчика, но мне было все прекрасно слышно. Мужской голос, запинаясь, говорил: «Да я с рынка шел, в руках у меня это… сумки были. Гляжу, Матвей гуляет. Я-то его знаю и Маринку, мать его, шалаву. Соседка моя. Я говорю, что ж ты, Матвей, не в садике, а он говорит мне, мол, болею я. А что, думаю себе, ты гуляешь, коли болеешь. Такие дела. Потом я это… пошел себе к подъезду, обернулся и вижу: мужик какой-то возле пацана трётся. Сутулый, в серой ветровке. Сзади лысина. Вижу со спины его. Ну, думаю, Маринкин хахаль очередной. Взял потом мужик Матвея за руку и повел куда-то. Такие дела. Что еще сказать? Да не знаю больше ничего».
— Да, это неприятно, — сказала Лиза. — Надо Медведычу сообщить, это же другая стратегия поиска.
— Я с матерью говорила Матвея. Она такого мужчину не знает.
Люда покивала головой и позвонила Медведычу.
Все мне стало ясно! Вот почему собаки след не берут — потому что мальчика увезли, он уже далеко где-то. Его след оборвался. Тут-то я и выдала… Сама от себя не ожидала. У меня случилась истерика: «Это тот самый маньяк, который на Лерку напал! Та же куртка, та же лысина, тот же смартфон. Наверное, ему удалось как-то из тюрьмы сбежать! Он приехал в Кубинку, он ищет меня! Ведь я свидетельница. А пока занялся мальчиком. А на самом деле он меня ищет, так как маньяки не оставляют никаких свидетелей!». Как потом мне сказал Чума, я рыдала и билась головой об стену. Может, это он фигурально выразился? Я на это очень надеюсь, по крайней мере, синяка у меня на лбу не появилось. А что было — помню плохо. В общем, я расплакалась и никак не могла успокоиться и объяснить что-то путное. Лиза расстроилась, накричала на меня, но это не помогло мне успокоиться. Чума меня трусил за плечи. Я все твердила: «Он убьет его, он же маньяк, он его убьет. А потом и меня убьет».
Люда не растерялась и вызвала по телефону моего дедушку. Деда примчался быстро, и он меня, всхлипывавшую и воющую уже на ультразвуке, увез домой. Медведычу было решено не говорить о моей истерике. Чума мне потом сказал, что если бы об этом узнал Медведыч, то меня бы стразу отстранили от участия в деятельности штаба. Я бы всем мешала в экстренной ситуации.
Не знаю, что лучше: пусть окружающие считают тебя истеричкой или пусть они знают о тебе что-то личное… Что-то, что объясняет твой страх. Но выбрать мне тут не пришлось. Когда приехал Деда, то он рассказал Лизе вкратце мою историю. Пока он рассказывал, я его обняла, продолжая икать и всхлипывать, уткнувшись носом в его живот. С этого момента я уже что-то помню. Лиза покивала головой, сухо так покивала. Ей было в тот момент не до меня.
Дома Деда меня не ругал, ни разу слова грубого не сказал, но я очень боялась, что он прямо сейчас запретит мне ходить в штаб «Поисковика». Но Деда напоил меня чаем с лимоном и отправил спать. Бабулинки не было дома, и это к лучшему. Лишние вопросы были мне ни к чему.
Я легла носом к стенке и стала думать. На самом деле, я оказалась не готова быть кому-то полезной, и это меня очень угнетало. И еще я поняла, что никакой маньяк за мной не охотился, ведь по телевизору сказали, что ему внесли приговор. Вот я дура! От этой мысли, что я ошиблась и опозорилась перед Лизой, Людой и Чумой, я еще сильнее заплакала. Теперь меня никогда не позовут в штаб! Я ревела-ревела и уснула. Проспала до вечера. Когда я проснулась, то Бабулинка была дома, но никаких новостей из штаба не было. Бабулинка начала, как всегда, не к месту меня утешать. В итоге у меня разболелась голова. Когда я звонила Чуме, он не брал трубку. С горя я снова легла спать, и всю ночь мне снились кошмары.
На следующее утро к нам пришел Костя и принес плохую весть. Ремизов Андрей по прозвищу Барабанщик нашел тело пропавшего мальчика, Матвей упал в коллектор, так как люк не был закрыт. Чума сказал, что всех наших поисковиков, даже меня, сегодня в десять часов собирают на краткий разбор полетов. Мне было стыдно, но я все же решилась пойти. Бабулинка вяло сопротивлялась мне, а Деда неожиданно пошел со мной. Видно, боялся, что я что-то снова отчебучу.
По дороге от Чумы мы услышали, что Барабанщик нашел мальчика уже мертвым. Деда предположил, что собаки не взяли след из-за того, что всё происходило днём, когда больше посторонних запахов, а вокруг заборы, гаражи, дворовые туалеты. А Чума сказал, что по Медведычу видно, как тот очень расстроился. Мало того, что на собак своих понадеялся зря, да еще и ребенок погиб.
Все это было для меня таким грузом, что я аж дышать не могла. Я просто шла и молчала. Но потом мне пришла глупая мысль в голову. Вечно так: в рыжую голову глупые мысли. Я подумала, что хорошо, что это был не маньяк. По крайней мере, я была спокойна, что мне ничто не угрожает и что новых жертв не будет. Но ни Деде, ни Чуме я ничего не сказала. Я не хотела, чтобы они подумали, что я эгоистка.
Когда мы пришли в штаб, то в актовом зале уже было полно народу, мы еле-еле нашли места и то на первом ряду. Никто не хотел сидеть напротив Медведыча с его усталыми глазами. Да и вообще, я заметила, что впереди никто сидеть не любит. Хотя это несущественно, опять я отвлекаюсь на постороннее.
В зале были и школьники, и взрослые, много незнакомых мне людей, а также все наши поисковики. Выставили стол на сцену, за ним сидели какие-то мужчины, по виду чиновники, полицейские, и Медведыч. Когда в зале поутих шум, то на сцене все по очереди стали говорить. Я не особенно слушала. Я смотрела на Медведыча. Я знала, что он очень не любит выступать на публике. И у него проблемы с русским языком, как говорила Лиза. Медведыч был не слишком грамотным, и часто он употреблял слова невпопад, а если не знал подходящего слова, то его выдумывал. Это я заметила еще на занятиях «Поисковика». Иногда нам было смешно, но мы старались делать вид, что все в порядке. Например, Медведыч никогда не говорил: «Группа, на старт». Он мог сказать: «Стартанули» или «Айда, чавэлы». Вместо фразы «Помолчи, когда говорят старшие» он мог буркнуть: «Залепись». Похвалить мог так: «Круть крутецкая» или «А повторить смогёшь?». В общем, Медведычу было сегодня непросто вдвойне, поэтому я никогда не видела его таким печальным. От его вида мне хотелось расплакаться. Снова расплакаться. Когда очередь говорить дошла до нашего бородача, то вокруг воцарилась невыносимая пустота. Медведыч необычно тихим голосом сказал: «Мы не будем сообщать подробности гибели потерявшегося Матвея. Но я хочу сказать, что в большей степени вина лежит на обманувшем нас очевидце. Часть группы была отвлечена на розыск лысого мужчины в серой ветровке, который якобы увел ребенка…». Медведыч помолчал и продолжил: «С этим безответственным свидетелем будут заниматься вон, полицейские». Медведыч кивнул в сторону мужчин в форменной одежде и продолжил: «А я хочу обратиться к жителям города. Мы не в первый раз столкнулись с тем, что ребёнок погибает из-за халатности взрослых. Если ребёнок падает в отверстие септика, то шансов выжить у него — никаких. Ни-ка-ких, — повторил по слогам наш бородач, — в этом случае ребенок тонет, докричаться до взрослых он не может, как правило, он задыхается…»
В зале послышался гул и сдерживаемые рыдания. «Я вас очень прошу, помните, что незакрытые люки, отхожие места, колодцы убивают детей чаще и больше маньяков-педофилов». Медведыч сел на место, а гул в зале усилися.
Я думаю, что эта речь далась ему трудно: как можно жить с мыслью о том, что ты мог что-то сделать, но не сделал? Как жить с тем, что необратимо?
Я думала об этом весь остаток дня и стала понимать, почему отец ушел из «Поиска». Но Медведыч-то не уходит, вот в чем дело.
На другой день я пришла в штаб. Хоть я и боялась показаться Лизе на глаза, но она встретила меня с улыбкой. Мы сели пить чай. Я с грустью наблюдала, как Лиза ловко катается по комнате, наливая чай, доставая с полки сушки и галеты. Мне предстояло сказать, что скоро я уеду домой, в Каменский, так как уже звонила мама.
В штабе никого не было, что меня удивило. Обычно там полно народу.
— Все зализывают раны, — сказала Лиза, скривившись, на мой незаданный вопрос.
— А такое часто бывает, ну… Что поиск неудачно заканчивается? — спросила я робко.
— Бывает, — вздохнула Лиза. — Примерно треть случаев. Чаще всего именно с детьми.
Мы сидели и уютно молчали, прихлебывая чай. Лиза никогда не ела сладкого и мучного, и я не могла привыкнуть, как это ей удается. Ведь хочется.
— Чему улыбаешься? — спросила Лиза, убрав со лба прядку седеющих волос.
— Мне скоро уезжать надо, — сказала я вдруг, решив не отвечать на ее вопрос.
— Мы скучать будем, Рыжик, — сказала Лиза и прикоснулась пальцем к кончику моего носа.
— Я тоже буду скучать, — я начала всхлипывать.
Лиза качала головой.
— Ну, Рыжик, ты могла бы нам помогать.
— Как же я буду это делать? За триста километров от Кубинки, — недоверчиво спросила я.
— А это не помеха. Ты можешь администрировать в соцсетях, можешь делать рассылки информашек о нас. Можешь связаться с «Поисковиком» в Каменском.
— Могу привести папу в «Поисковик».
Лиза вздохнула и отставила чашку.
— К сожалению, Рыжик, насильно никого привести нельзя. Нам нужны люди, которые искренне хотят помочь, которые всё для этого делают. Но у нас нет возможности заниматься психотерапией, уговорами.
Мне стало очень обидно.
— Лиза, значит, ты считаешь моего папу неудачником?
Лиза улыбнулась и ответила:
— Конечно, нет. Я с ним пуд соли съела. Но, похоже на то, что он сам себя считает неудачником. И это страшнее.
Я подняла глаза на Лизу. Мне она всегда казалась красивой и милой. Но очень прямолинейной. И теперь, когда она сказала мне правду, я все еще считала ее красивой и милой. Ничего не изменилось. И у меня не было на нее злости. Мне кажется, что если тебе говорят правду, то и злиться на это нельзя. Но мне очень хотелось ее разубедить.
— Я не жертва. И папа мой не жертва. Сами вы такие, — сказала я и заплакала.
— Ну вот, попили чайку, называется, — усмехнулась Лиза и стала гладить меня по голове. Так мы и сидели. Всхлипывали обе. Пока не пришел Медведыч и спросил сурово:
— Что за мокредь? Что за сопли на борту?
—Рыжик уезжает, — пояснила Лиза, шмыгнув носом.
— Во беда! — Медведыч присел на корточки и заглянул мне в лицо. — Ну не навсегда же, не на Колыму?
— Нет, — засмеялась я, хотя не знала, что такое Колыма и где она.
— У меня к тебе дело, Рыжик, — сказал Медведыч и, не дав мне особенно возразить, продолжил, — мне не нравится, что глаза у тебя постоянно на мокром месте. Ты солдат?
— Солдат, — кивнула я, и засмеялась.
— Ну, значит, ты должна себя контролировать. Читала сказку Андерсена? Там у солдатика вообще одна нога была, и то он не плакал.
— Ну, я круче солдатика тогда, — сказала Лиза, хитро улыбнувшись.
— Я буду стараться, — пообещала я и шмыгнула носом.
—Запомни, Рыжик, ты не жертва, а солдат отряда «Поисковиков». Так что тебе задание — тренировать волю. Приедешь летом — проверю.
Через несколько дней Бабулинка отвезла меня домой. За лето маленький старый дом Бабулинки и Деды стал моим, и мне было странно думать, что мой настоящий домой — это двухэтажный домище в Каменском. И хотя я соскучилась по маме, папке, Игорю и Коле, мне было жалко оставлять Чуму, Лизу и Медведыча. Но мы клятвенно обещали друг другу звонить и писать в соцсети. Дружка я взяла с собой. В автобусе с ним проблем не было, мы взяли ему отдельный билет и посадили в специальную сумку, которую мне одолжил Медведыч. Когда я приехала домой, то первое, что я увидела — большой мамин живот, который по скайпу не заметила… Ничего себе! Все мои догадки подтвердились! Мама очень обрадовалась, долго гладила меня по голове и целовала. И хотя мы каждый день по скайпу общались, обнимашки никто не отменял! Мама сказала по секрету, что у нее с Игорем будет не один ребенок, а сразу два. То есть я буду дважды сестрой. Вот новость так новость! Честно говоря, никак я такого не ожидала. Конечно, повышенная ответственность теперь у меня и все такое…
Мама, конечно, поругалась с Бабулинкой, что я не плету косы, что у меня шорты ненормально короткие, да еще и Дружка привезла. Но Бабулинку так просто не сломить. Педагог с многолетним стажем — это вам не хухры-мухры. Бабулинка сразу ей сказала: «Пост сдала — пост приняла, воспитывайте теперь, на свой манер».
Как только появилась свободная минутка, я побежала к папке. Вернее, села на велосипед и рванула на улицу Суворова. Я очень волновалась, мне надо было столько ему рассказать! Мой Деда очень любил повторять поговорку: «Баба с печи летит, семь думок передумает». Это точно про меня. Пока я ехала, я о многом успела поволноваться: папки не будет дома, папка переехал на другую квартиру, от папки будет пахнуть пивом, папка будет в компании чужих людей, и разговор не склеится, папка будет чем-то занят и прогонит меня. Но когда я приехала, то увидела, как он в старом трико и грязной футболке чинит подержанную иномарку. Папка вылез из-под капота машины и заулыбался мне.
— Привет, Рыжик, солдат боевого отряда «Поисковик»!