Интервью со мной редактору журнала «Эдита», Германия.
Редактор: Здравствуйте, Ирина! В начале интервью хочу вас поздравить с выходом повести «Право на молчание». По себе знаю, насколько порой долог путь от законченной рукописи до изданной книги. Скажите, а как у вас с этим, быстро ли нашелся издатель?
Я: Спасибо за поздравления. Из всех моих работ эта повесть наиболее сложно шла к издателю. Я предполагала, что из-за малого объема текста в ней не будут заинтересованы издательства и начала предлагать её журналам. «Сибирские огни» мне ответили, что текст не предоставляет интереса для их читателя, что меня весьма удивило. Этот журнал несколько раз публиковал мои рассказы и повесть, даже номинировал на премию по итогам года. Я отправила в «Урал», но ответа не получила. «Невский проспект» согласился опубликовать журнальный вариант, обрезав текст прямо на кульминации. Я не могла пойти на такое сокращение, поскольку оно вредило идее повести и общему ее смыслу. В итоге я предложила повесть в «Перископ», волгоградское издательство, так как у меня был сертификат на издание книги по итогам конкурса романов. Издательство недолго думало, и повесть приняли в работу. Сотрудничество было плодотворным, повесть прошла быстрый этап корректуры, с обложкой были сложности, так как я не могла определиться, как должна выглядеть моя книга. В итоге все срослось, как нельзя лучше для автора. Даже получаю ежемесячный гонорар от продаж.
Редактор: Всегда приятно получать осязаемое свидетельство успешности произведения. Издательство сейчас помогает вам с продвижением книги?
Я: Да. Издательство в социальных сетях давало информацию о вышедшей книге, приводило цитаты из нее, а также был пост, где напечатали мой рассказ и дали ссылку на страницу книги на сайте Озон. Не могу сказать, что это активное участие издательства в продвижении книги. Есть масса дешёвых инструментов, которые издательство не использует: выкладка книги на ярмарке, интервью с автором, рассылка книги блогерам. В основном, работает «сарафанное радио», читатели делятся впечатлениями, есть обзоры блогеров, которые сами обратили внимание на книгу.
Редактор: Насколько я знаю, вы так же предлагали подписчикам странички в социальной сети задавать вопросы, на которые после ответили видеообращением. Не совсем обычный ход. Как полагаете, он подстегнул дополнительный интерес читателей к повести?
Я: Я не преследовала маркетинговых целей, хотела провести видео-презентацию книги. Обычно такая презентация проводится в книжном магазине или библиотеке. Увы, пока нет такой возможности лично встретиться с читателями. Зачем же нас лишать радости общения? Читатели из разных городов узнали о книге, и это важно. Думаю, что интерес к любому произведению рождают такие факторы: личность автора, тема и идея книги, успешность его предыдущих произведений. И если что-то можно узнать из соцсетей, то идею книги и ее тему может донести до читателя только автор. Особенно на первоначальном этапе выхода книги, когда ее ещё толком не видели ни читатели, ни критики.
Редактор: В истории с повестью много необычного. Как и сама повесть, она, на мой взгляд, значительно выбивается из корпуса привычных текстов писателя Ирины Соляной. Ваше решение написать детектив, чем оно обусловлено?
Я: Детектив я считаю одной из самых удачных форм организации сюжета. Само по себе наличие загадки интригует читателя и ведёт по тексту к его кульминации. В данном случае смысловая и сюжетная кульминация отстоят друг от друга. Читателю не столько важно узнать тайну Михаила Лаврентьева, ведь внимательный читатель ее так или иначе разгадает, но важно узнать, как удастся хрупкой девушке преодолеть все испытания, в том числе испытание жестокой правдой. Я не сразу решилась на написание детектива, так как не была уверена, что исследование вопроса о допустимости смертной казни будет уместно в таком ключе. Но в итоге пришла к выводу, что развлекательная форма повествования не будет препятствием для обсуждения с читателем сложных вопросов бытия. В итоге больше людей задумаются над идеями вечного противостояния гуманизма и жестокости, именно после прочтения остросюжетной книги, а не философского трактата
Редактор: Давайте поговорим о героях книги. Но прежде вопрос — почему вы решили перенести действие в Советское время? Ведь и в нашей истории государевы палачи достаточно распространены. Какими мотивами вы руководствовались, выбирая место и время действия?
Я: Действие книги не может происходить здесь и сейчас, так как в России введен мораторий на смертную казнь. В Белоруссии моратория нет, и если бы мне пришлось переносить действия в наше время, то так или иначе я бы коснулась этих двух принципиально разных подходов к наказанию опасных преступников. Мое повествование ушло бы в сторону различий между странами, что моей целью не являлось. Мне хотелось объединить сюжет единым пространством действия. Второй причиной было использование мной при написании повести сведений о приведении в исполнение приговоров в СССР, эта процедура была более или менее единообразной, и фактический материал о ней уже доступен широкому кругу. При желании читатель всегда может проверить автора. В силу профессии я общалась с человеком, который был одним из прототипов Михаила Лаврентьева, это член расстрельной команды, которая работала в Ростове-на-Дону. Этот сотрудник милиции служил именно в советское время, и потому факты и случаи, которые я использую в тексте, весьма достоверны, но относятся именно к периоду до 1991 года. Такие же истории в общем и целом публично рассказывал и Олег Алкаев — начальник Минского ГУВД, как в своих мемуарах, так и во многочисленных интервью. Полагаю, что можно говорить о примерно одинаковой практике расстрелов в РСФСР и в БССР.
В принципе, тема смертной казни теперь снова актуальна, учитывая огромное количество военных преступлений. Но как это будет реализовано в настоящей России, не знает пока никто, и это тема для новых книг.
Редактор: Давайте уточним для наших читателей, когда и где происходит действие книги.
Я: Точные даты в книге отсутствуют. Основное действие — детективная составляющая сюжета происходит в 90-е, там идет привязка к «приметам времени»: «челночная торговля», массовая задержка заработной платы, развал колхозов. Орловская область и Минская область — вот две основные локации книги. Воспоминания всех основных героев относятся к 80-м годам ХХ в., именно тогда и действовала расстрельная команда в БССР, и тогда же прошло детство Лизы Лаврентьевой в Орловской области.
Редактор: Как я понимаю, девяностые взяты не случайно — если брать более поздний срок, сделать ветеранов расстрельной службы современниками, то герои просто физически могли бы не дожить до нашего времени. Но, возможно, есть и еще причины.
Я: Причина в том, что я против романтизации 90-х, а такой подход в публицистике и литературе я наблюдаю сейчас. Хуже и подлее времён я не помню, и максимально честно говорю о том, как мы жили, и как умудрились не потерять человеческое лицо. По крайней мере, это удалось Лизе Лаврентьевой.
Редактор: Мне показалось, Лиза похожа на вас. Или именно, что показалось?
Я: Лиза Лаврентьева имеет прототипа — мою дочь. Большая часть моих черт сосредоточена в Михаиле Лаврентьеве. Такой же с виду прямолинейный человек, суровый и жесткий, а на самом деле мягкосердечный к близким, из которого можно вить веревки. Хорошо знающие меня друзья подмечали, что я без стеснения брала истории из жизни: про охотничье общество, про убийство косуленка, случай с форточкой. Но на то и писатель, чтобы подсматривать и подслушивать
Редактор: В этом вы совершенно правы, не раз замечал за собой, сколь часто переношу видение мира моими друзьями и знакомыми в героев того или иного текста. Редко придумываю что-то по-настоящему свое. А почему вы, горожанка, жительница мегаполиса, решили изменить месту жительства и написать о деревне?
Я: Ой, а ведь я совсем не горожанка. Я родилась и почти всю жизнь прожила в районном центре. Это мне не помешало получить высшее образование в ВГУ —лучшем вузе Воронежа, защитить кандидатскую диссертацию и стать писателем. Я не могу сказать, что мне все так уж нравится в провинции, по крайней мере, самореализация тут даётся в разы тяжелее. Последние двадцать лет я как раз и живу практически в деревне. Городок вымирающий, без промышленности, транспорт отвратительно организован, о медицине и образовании впору слезы лить. Но мне грех жаловаться, потому что у меня есть творчество и любимая работа. Жаль только молодежь, которая по понятным причинам уезжает, и провинция пустеет.
Редактор: Значит, именно ваш опыт поселковой жизни и послужил первоосновой для повести, на которую уже нанизались опыты ваших знакомых и друзей. Но нельзя не вспомнить и еще немаловажный аспект — вашу работу адвокатом, а позднее и судьей. Не сомневаюсь, многое из практики перенесено в повесть.
Я: Многолетний опыт работы с преступниками научил меня видеть в них людей. Особенно поражает, когда приходят письма, в которых говорят: «Спасибо вам за справедливость». Недавно один матерый рецидивист подарил мне поделку — «хлебсольку», которые они делают буквально из буханки хлеба и горсти соли. Я знаю, что у каждого такого звероподобного человека все равно в душе есть божья искра. Потому мой герой Анатолий Полухин, не однозначный злодей и серийный убийца. У него есть своя мрачная философия о том, что государство не должно убивать. Эту простую мысль он доносит единственно доступным для зверя способом. Ужасно то, что убийство множит убийство, и никогда это не прекратится, в «эру милосердия» мне не верится. К сожалению, я как Понтий Пилат кричу: «Это время никогда не наступит!»
Редактор: Зверю фактически противостоит человек из расстрельной команды. Но при этом вы пишете, что Лаврентьев-старший — человек, из которого легко вить веревки. Как же одно с другим сходится?
Я: Да, так и есть. Двойная жизнь привела к тому, что есть два Лаврентьева. Один — любящий дед, хозяин, пасечник, который терпит нападки жены, выкрутасы Лизы. Второй — расчётливый руководитель, безжалостный палач.
Редактор: Мне памятна соседка с нижнего этажа по «хрущевке», баба Маня, гордившаяся переселением немцев с запада Украины в конце сороковых. Она работала в стрелковой части наркомата путей сообщения, этапировала заключенных, а если приходила нужда — приводила приговоры в исполнение. Ваш же герой скрывает свою работу. Отчего так?
Я: Скрывать работу в ГУВД невозможно, а вот расстрельная команда предполагает режим секретности. Это относится к категории гостайны, причем как методы, так и места захоронения. Как рассказывал Олег Алкаев, они вывозили тела в лес на обычной «буханке», где и производили безымянные захоронения. Если же брать моральный аспект, то не всякому приятно отвечать на вопросы: «Дедушка, а скольких ты людей убил?». Понимание, что ты часть государственной махины, ликвидатор, человек, выполняющий важнейшую функцию по обеспечению защиты общества от преступности, Михаилу Лаврентьеву доступно, но не его внучке, которая полагает, что между ним и убийцей можно ставить знак равенства.
Редактор: Отношение Лизы Лаврентьевой к подобному однозначно. Фактически, она приравнивает убийство человека государством к узаконенной мести. Это авторская позиция или только главного героя?
Я: Конечно, эта позиция незрелого человека, не случайно она высказывается юной Лизой, которая видит в жизни только чёрные и белые краски, без полутонов. Я не поддерживаю эту точку зрения, но я понимаю, почему Лиза так считает. Она любит деда и не готова узнать о нём что-то, что нарушает ее идеалистическую картину мира. Хотя было немало случаев в их жизни и в общении, когда Лиза могла бы догадаться, что у добродушного деда Миши очень непростое прошлое.
Редактор: А каково ваше мнение о смертной казни? Необходима ли она или это излишняя мера?
Я: Как человек, проработавший в судебной системе более 25 лет, из них большую часть адвокатом, я сложила мнение о закоренелых преступниках. Случаев осознания вины, искреннего раскаяния я не видела. Всеми людьми движет желание облегчить свою участь, они согласны уплатить адвокату (желательно такому, который «порешает вопрос»), чем возместить ущерб потерпевшей стороне. Многие гордятся своим образом жизни, бравируют, ищут способы затянуть следствие и судебное разбирательство, запугивают потерпевших и свидетелей или даже убирают их. И все равно смертная казнь предусмотрена в очень ограниченных случаях, за особо тяжкие преступления против личности. Иногда посмотришь на биографию, а человек из 40 лет жизни отсидел двадцать пять. Как такое возможно? С малолетства в воспитательной колонии, затем возвращался в места лишения свободы как в родной дом. Государство давало ему шансы. Сначала он крал, потом стал грабить, потом сколотил банду и занимался разбоем. Потом насиловал жертву, предварительно обобрав до нитки, совершал злодейства на глазах у маленького ребенка этой жертвы. Потом стал убивать всех, кто мог бы застать его на месте преступления. Наше законодательство и судебная система исключительно гуманны, но не к потерпевшим.
С другой стороны мораторий на применение смертной казни не показал сильного роста преступности. За период, когда смертная казнь не применялась, вопреки общему мнению, выросло количество мелких преступлений, но количество садистов и убийц примерно такое же, как и в советское время. Просто информация о них более доступна общественности, и создается превратное мнение о том, что сейчас царит вседозволенность. Эти мои выводы подтверждаются судебной статистикой, оснований не верить ей — нет. Даже в советское время смертная казнь носила исключительный характер.
Страх смертной казни не остановит ни одного маньяка и душегубца по призванию, и превентивную функцию данный вид наказания вряд ли исполнит. Но смертная казнь гарантирует, что преступник снова не окажется на свободе. А после введения моратория на применение смертной казни, отдельные осужденные вышли на свободу и живут среди нас, как обычные граждане, проведя за решеткой 25 лет. Они даже пенсию по старости получают. Например, «скопинский маньяк» не отбыл и 17 лет, как вышел на свободу и живет в прежнем городе.
Редактор: Напомним читателям, что «скопинский маньяк» в 2000 году похитил и убил двух несовершеннолетних девушек, отбыв наказание, вышел на свободу в 21-ом, а в 22-ом снова отправлен за решетку за нарушение условий освобождения.
Ваше мнение касательно Особенной части УК довольно однозначное. Вы считаете, ее необходимо реформировать?
Я: В реформах законодательство очень нуждается, но прежде всего — сам устаревший уголовный процесс. Например, мы столкнулись с ситуацией, когда человек ушел на фронт по мобилизации, но в суд поступило уголовное дело. Преступления обычно небольшой или средней тяжести, человек под стражей не находился. И дело суд рассмотреть не может. Не объявлять же гражданина в розыск? И кто его будет разыскивать и приводит в суд принудительно? Не говоря уже о ситуациях, когда такие люди получают за свои подвиги государственные награды. Эта ситуация стала в стране повсеместной, но законодатель ее не видит. Можно было бы прекращать дела? Но закон не позволяет делать это в отсутствие подсудимого.
Или второй парадоксальный случай. Подсудимый не является по повесткам, его принудительно приводят в суд, он затягивает рассмотрение дела всевозможными условно законными способами. Но такое поведение никак не отражается на тяжести назначаемого наказания, так как в законе оснований не содержится. В итоге прогульщик и добросовестный человек по одним и тем же преступлениям могут получать одинаковое наказание.
Таких случаев несоответствия закона изменившемуся миру очень много.
Редактор: Действительно, парадоксы системы очевидны. Но вот какова ее кухня изнутри? Вы, человек не один десяток лет прослуживший законником, знаете ее назубок. Давайте поговорим сперва о вашей адвокатской практике. Вам не раз приходилось защищать людей, к которым вы испытывали самые разные чувства. Кто-то внушал вам доверие, кто-то нет. Но как защищать человека, обвиненного по тяжелым статьям кодекса? В качестве одного из примеров приведу непрямую цитату из интервью нашего известного защитника Михаила Барщевского. Он утверждал, что адвокат не должен знать, виновен его подзащитный или нет, а разбирать дело, исходя из доказательной базы. Как вы относитесь к подобному суждению и применяли ли подобное на практике?
Я: Барщевский Михаил — это один из уважаемых мной профессионалов, он глубоко понимает этику адвокатской работы. Я читала много его монографий и статей, это база для адвокатской деятельности. Он совершенно верно говорит о том, что роль адвоката заключается в том, чтобы обеспечить защиту прав подследственного. Не имеет значения, в чем он виновен. Имеет значение, как ему следует верно построить линию зашиты, как обеспечить его базовые потребности, на которые могут посягать недобросовестные служители закона. Очень важно, чтобы человек знал, что он не один перед властной машиной государства, и что ему есть, кому доверит свою личную тайну и зачастую свою судьбу. Я ушла из профессии адвоката, но в душе им осталась. Есть такое выражение: «Бывших адвокатов не бывает». Если адвокат будет закрывать глаза на «грехи» следствия, то беззаконие будет множиться. Очень важно, чтобы вор сидел в тюрьме по законно вынесенному приговору, а не так, как хотел Глеб Жеглов.
Редактор: Насколько сложно защищать человека, обвиняемого, скажем, в убийстве или покушении на убийство? От своих суждений о его виновности порой очень трудно избавиться.
Я: Не сложнее, чем любого другого, так как принципы защиты одни и те же. Адвоката истина не интересует, его интересуют доказательства, нарушения прав подзащитного, убеждение суда в том, что наказание можно смягчить, если подсудимый вину признаёт.
Редактор: А как быть с рецидивистами, они вам встречались?
Я: Большинство преступлений совершаются с рецидивом, при этом наше гуманное законодательство не считает рецидивом (повторное совершение преступления), если судимость была условная, либо к наказанию, не связанному с лишением свободы, либо за совершение преступления несовершеннолетним лицом. Кражи и грабежи зачастую совершают рецидивисты, которые считают зазорным трудиться. Насильственные преступления идут вперемешку с кражами. Человек опускается на социальное дно, и сначала с соседями пьет самогон, потом крадёт у них же спрятанные на черный день деньги или телефон, а потом хватается за топор или нож. Пьянство зачастую сопутствует всем бытовым преступлениям. И становится страшно…
Редактор: Как вы считаете, что следует сделать в законодательной части, в пенитенциарных заведениях, чтоб изменить сложившийся порядок вещей?
Я: Ну, этот вопрос очень далек от темы книги, вряд ли будет интересно читателям лезть в дебри пенитенциарного законодательства. Моя книга не о том, каковы ужасы системы исполнения наказаний. Она призывает людей задуматься о том, что жестокость порождает ответную жестокость, что зло множится, и в водовороте событий гибнут люди. В итоге слабая героиня побеждает силой своего духа, и, несмотря на детское восприятие добра и зла и категоричность суждений, она выигрывает в глазах читателя.
Редактор: Но выиграет подобный ригоризм в суждениях в реальной жизни?
Я: Думаю, нет. Жизнь сгибает или ломает. И девушки — не исключение. Они также становятся жертвами своих принципов, как и мужчины. Лиза уверена в своей правоте, но кто знает, как скажутся на ней последствия ссоры с дедом? Он был единственной защитой и опорой в ее жизни, советчиком и другом. После его ухода образуется пустота, которую никем не заполнить. Вместе они быстрее и не так болезненно пережили бы трагедию.
Редактор: Думаю, вы правы. Скажите, а есть ли у вас намерения продолжить свои эксперименты в детективной, нуарной прозе?
Я: Планов на будущее я не строю. Все зависит от того, какая история постучится ко мне. В настоящее время я пишу сказки, веселые поморские стилизации, байки. А ещё городское фэнтези. Наступило время, когда мне хочется светлой и лёгкой прозы.
Думаю, всем нашим читателям будет интересно ознакомиться с ними. Надеюсь, так и случится. А вам желаю вдохновения и воплощения всех задумок.
Спасибо за интересные вопросы.